Собрание сочинений в шести томах. Том 6

Слухи об этом оазисе ширились, посетителей становилось все больше, а Нине Николаевне соответственно — все труднее. Грина стали широко издавать. В шестьдесят пятом году вышел шеститомник; число поклонников творчества писателя множилось. Его открывали после длительного насильственного забвения.

Как-то надо было помочь Нине Николаевне. И мы, ее друзья, нашли выход: весь "горячий" сезон был поделен между нами. Почти полгода, с мая по октябрь, мы по очереди приезжали в свои отпуска. Получилась некая эстафета.

В 1966 году на мою долю выпали последние недели августа и начало сентября.

В один из дней произошла встреча, о которой я хочу рассказать.

Часам к двенадцати к Домику подъехал УАЗ Коктебельского Дома творчества. Из машины вышли три человека — две женщины, с ними высокий мужчина. Нина Николаевна направилась к калитке. Я стояла в стороне, наблюдая. В тех случаях, когда лица посетителей внушали нам доверие, мы оставляли с ними Нину Николаевну. Но порой нам казалось, что пришли чужие: любопытные, равнодушные, а могло быть и того хуже. Пришли либо для того, чтобы поговорить с женщиной, о которой ходили сенсационные слухи, изменяла, предавала, сотрудничала; либо потому, что быть в Крыму и не побывать в Домике Грина стало вроде бы неприлично; нередко появлялись похожие друг на друга, как близнецы, служаки в штатском, чтобы послушать — а не говорят ли в Домике чего-то идеологически опасного о Грине, который, как известно (из XII тома БСЭ), был космополитом и чуждым эпохе писателем. В этих случаях мы сами вели экскурсию, а Нина Николаевна выходила к посетителям лишь под конец.

Лица приехавших сейчас людей — немолодые интеллигентные — мне понравились. Я оставила их с Ниной Николаевной, а сама ушла хозяйничать в летнюю кухню. Оглянувшись, увидела, что мужчина задержался на крыльце; он был явно и сильно взволнован. И тут я поняла, что совсем недавно видела его. Но где? Крупные черты, густые волосы, характерный профиль — все было очень знакомо.

Посетители задержались. Так бывало не раз. Часто людей, приходивших в Домик, постигал некий шок: простота, сердечность, приветливость и юмор хозяйки Домика, ее рассказы об Александре Степановиче завораживали. Было трудно подняться и уйти. А Нина Николаевна уставала,

Я зашла в комнату Грина, извинилась перед гостями и сказала, что Нине Николаевне пора отдохнуть. Разговор длился более часа, и по тому, как она потянулась ко мне, по ее просиявшему лицу стало ясно, что действительно пора. Отведя Нину Николаевну в ее комнату, я вернулась к смущенным гостям; они стали извиняться за нечуткость, за бестактность, как назвали свою околдованность. Особенно горячо просил прощения человек, лицо которого снова показалось мне недавно виденным. Мы уже стояли во дворе, а он все объяснял, что уйти от Нины Николаевны, кончить разговор с ней было очень трудно. "И разговор отмоем любимом писателе, и сама она — слов нет. Россельс говорил о Нине Николаевне много хорошего, но то, что я в ней сегодня увидел, словами не расскажешь. Придется поверить тому, что тоже говорил Россельс, — именно с Нины Николаевны списаны почти все героини Грина. Россельс… Я насторожилась. "Вы знаете Владимир, Михайловича?" — "Да, — ответил незнакомец, — мы встречаемся."

Владимир Михайлович Россельс, московский литературовед, редактировал недавно вышедший шеститомник Грина; в работе над собранием, по просьбе Россельса, принимала участие Нина Николаевна; делала она это с радостью и гордостью. Кроме того при пенсии, которую она получала, — а сумма ее равнялась двадцати одному рублю — работа, предложенная Россельсом, была солидным подспорьем. Возникла дружба. Некоторое время Нина Николаевна жила на даче у гостеприимного редактора. Хорошо знали это хлебосольное, приветливое семейство и мы, ее друзья.

— А вы тоже имеете отношение к литературе? — бестактно полюбопытствовала я.

Человек поморщился: "Все равно вы меня не знаете." Но вежливость превозмогла, "Юрий Домбровский" — представился он. Я потрясение ахнула.

Еще с шестьдесят четвертого года, когда я прочитала в "Новом мире" "Хранителя древностей", роман этот стал одним из моих любимых. Недавно он вышел отдельной книгой, мгновенно разошелся, и только в Старом Крыму я смогла купить несколько экземпляров. В книге был портрет автора. Теперь, наконец, мне стало ясно, кого напоминал наш гость.

Расставаться не хотелось. Мы долго простояли у калитки. Юрий Осипович рассказал, что Грина он любит с детства, что это не просто любовь, а влюбленность, крепнущая с годами; он называл любимые рассказы, потом заговорил о романах, о необычном языке Грина, о психологической глубине его творчества. О том, как помогал ему, Домбровскому, Грин в ГУЛаге, где Юрий Осипович пробыл долгое годы: мужество его героев, их бескомпромиссность, чистота, стойкость в экстремальных ситуациях — все это не раз вспоминалось и помогало в тяжкие минуты.

— Мне ведь довелось однажды и встретиться с Александром Степановичем, сказал Юрий Осипович. — Это было в Москве летом тридцатого года. И Нину Николаевну тогда видел, тоненькой и молодой. Пытался напомнить ей об этом сегодня, но она забыла. Понятно — столько лет прошло. Встреча была забавной и горькой, но рассказывать долго. Может, напишу о ней.

(Действительно, в 1972 году вышел ленинградский сборник "Воспоминания об Александре Грине", и в нем рассказ Домбровского о встрече с Александром Степановичем.)

— О чем я пишу сейчас? — сказал Юрий Осипович, отвечая на мой вопрос. Будет ли у "Хранителя" окончание? А вот, представьте себе, какая история — именно над окончанием его я и работаю.

— Но ваш роман кончается арестом героя.

— Вот я и пишу о том, что за этим последовало. Не напечатают? Что ж, полежит. Подождем.

Мы простились. Машина, развернувшись, уехала. Я стояла у калитки, силясь опомниться, когда ко мне подошла Нина Николаевна и сказала: "Какой удивительный человек приезжал. Знаете, кто это?" — "Да, — сказала я, "Хранитель." – "А я, старая безмозглая хрычовка, не пригласила его к нам еще, когда мы прощались, не попросила расписаться в книге!"

(Книги отзывов Домика были гордостью Нины Николаевны и читались, как увлекательный роман.)

— Потому что устали, Нина Николаевна.

— Да, совершенно скисла. Не столько от разговоров, не только от них. Как этот человек говорил об Александре Степановиче! Как он знает его книги!

Вечером я читала Нине Николаевне "Хранителя древностей"; она любила, когда ей читали вслух, неизменно вспоминая: "Мне перед сном всегда читал Александр Степанович."

Сейчас она с радостью слушала главы "Хранителя".

* * *

Э. Мороз

Имя Домбровского я впервые услышала от Федора Марковича Левина, бывшего "космополита" и вообще личности примечательной. Он хлопотал об издании книжки с интригующим названием — "Обезьяна приходит за своим черепом". Был 1958 год.

В ту пору в литературу стали возвращаться реабилитированные писатели, в том числе и через редакцию русской советской прозы издательства "Советский писатель", где я работала. Помню, например, появление в нашей единственной комнатенке Олега Васильевича Волкова, очень прямого, очень высокого человека с прозрачными глазами и окладистой бородой. Осанка, манеры, легкое грассирование, эти "дворянские штучки", а главное — доброжелательство, какая-то детская открытость — ничего не вытравили ни лагеря, ни ссылки. Сергей Александрович Бондарин, напротив, — замкнутый, неулыбчивый, внешне робкий и тихий, но, как оказалось впоследствии, очень твердый человек. Еще красивая, но какой-то неприятной красотой, Галина Серебрякова. Несколько раз приходил в редакцию и Александр Исаевич Солженицын, но позже. Все они приходили по-разному.

Юрий Осипович появился в издательстве, как лагерник. Была весна. Он вошел в телогрейке и калошах, кажется, на босу ногу. Черный лохматый чуб падал на лоб, впалые, изборожденные морщинами щеки, с прищуром, веселые, молодые глаза. Вид у него был такой, что казалось — сейчас сунет два пальца в рот и оглушительно свистнет.