Песни и романсы русских поэтов

Дальнейшее развитие и расцвет «русской песни» связаны с именами Цыганова и Кольцова, а также многочисленных поэтов — их современников, с творчеством композиторов Алябьева, Варламова, Гурилева, Н. А. и Н. С. Титовых и других менее известных композиторов.

Судьба литературного наследия двух крупнейших создателей «русской песни» — актера Цыганова и прасола Кольцова — предоставляет богатый материал для всевозможных сопоставлений. Интересный этюд такого рода содержится в известной книге И. Н. Розанова. Кольцов был гораздо плодовитее и разнообразнее в своем творчестве, нежели Цыганов, и его роль в истории русской поэзии несомненно более значительна, а слава, созданная еще при жизни поэта Белинским и поддержанная последующим поколением революционных демократов, вполне заслужена. Он совершенно заслонил более скромное имя Цыганова, между тем в области «русской песни» как песенного жанра последний имеет едва ли не бо́льшую заслугу. Произведения Цыганова еще при жизни стали действительно петься, очень скоро оторвались от имени своего создателя, вошли в быт, а вскоре приобрели и подлинно всенародную известность, стали народными песнями. Такие песни, как «Что ты, соловеюшко…», «Я посею, молоденька…», «Течет речка по песочку…», собиратели фольклора продолжают записывать и в наши дни, не всегда зная, что эти тексты имеют своего автора. Песня же «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…», благодаря и выразительной мелодии Варламова, приобрела всемирную известность. [35] Быть может, именно в силу ранней и прочной фольклоризации песен Цыганова имя их автора почти забыто в истории русской поэзии. Песни же Кольцова, при всех их поэтических достоинствах и при том, что они привлекали внимание многих композиторов, все же в устный репертуар масс входили медленнее и получали не столь широкое распространение. Долгое время вообще создавалось впечатление, будто песни Кольцова совсем не поются в крестьянской и рабочей среде. Это мнение прочно держалось даже в советской науке — к такому выводу пришел один из первых исследователей наследия выдающегося русского поэта П. М. Соболев, его разделял и И. Н. Розанов. [36] Только в последнее время благодаря материалам, собранным советскими фольклористами, удается внести коррективы в обычное представление о судьбе песенного наследия Кольцова. [37] И все же, даже если учесть, что сведения, которыми мы располагаем, еще неполны, приходится считаться с тем, что песни Кольцова действительно менее популярны и менее органически усвоены народом, чем песни Цыганова. Песни Кольцова в целом оказались замечательным и своеобразным явлением русской поэзии — в большей мере песнями для чтения, чем стихами для пения.

Мерзляков, Дельвиг, Цыганов и Кольцов — лишь наиболее типичные и плодовитые создатели жанра «русской песни». Но образцы ее, подчас не уступающие по художественной выразительности и популярности среди масс, находятся и в творчестве других, причем очень разных по своему мировоззрению и месту в русской поэзии, авторов. Здесь можно назвать Ф. Глинку и Н. Грамматина, А. Полежаева и Ф. Вельтмана, отца и сына Ибрагимовых, Д. Глебова, Н. Грекова, В. Красова, Е. Гребенку, А. Тимофеева… Наряду с тем, что жанру «русской песни» отдали обильную дань многие второстепенные и третьестепенные авторы, обращает на себя внимание другой факт: среди классиков русской поэзии первой половины XIX века, пожалуй, лишь Лермонтов создал несколько подлинных произведений в этом жанре, у остальных же мы в лучшем случае встретим одно-два произведения в этом роде («Кольцо души-девицы…» Жуковского, «Девицы-красавицы…» Пушкина, «Страшно воет, завывает…» Баратынского); совсем нет подобных произведений у Тютчева. Зато эти поэты создали шедевры русского романса.

Какие же особенности составляют характерные признаки «русской песни» как жанра? Она представляла собою художественную имитацию народной песни, причем некоторые формальные особенности фольклора здесь подчинялись законам версификации и композиции, выработанным профессиональными поэтами и музыкантами XVIII — начала XIX века. «Русские песни» писались, как правило, хореем или трехстопными размерами — дактилем, анапестом, амфибрахием. Их поэтике были свойственны многие стилевые признаки народной поэзии — параллелизмы, отрицательные сравнения, повторы, риторические обращения и вопросы к природе (реке, лесу, птицам и т. п.); характерная символика (герой — сокол, героиня — голубка или кукушечка, речка — разлука, мост — свидание и т. п.); постоянные эпитеты (мать сыра земля, сыр бор, чистое поле, буйные ветры, белый свет, красное солнце, шелковая трава, добрые или злые люди, добрый молодец, красна девица, ясные очи и т. п.); парные синонимические словосочетания (буря-непогода, чужая-дальняя сторонушка и т. п.); обилие уменьшительных, ласкательных суффиксов, дактилические окончания стихов; невыдержанность и простота рифмы, а подчас и замена ее ассонансами и консонансами; сквозной, текучий ритм, народно-песенные мелодические интонации «вздоха», свободно, плавно льющийся напев, преобладание минорного лада. В музыкальном отношении, по наблюдениям исследователя, «русские песни» «близки «романсным», «гитарным» обработкам русских народных песен в сборниках Кашина и Рупина». [38] Указанный комплекс народнопоэтических средств можно найти в «русских песнях» любого из названных выше поэтов — одни из них пользовались им более искусно и самостоятельно, другие следовали некоему весьма условному шаблону. Лучшим «русским песням» свойственна задушевность, искренность чувства, но много среди них и идиллических, сентиментальных или мелодраматических произведений, особенно в тех случаях, когда они подвергались обработке в стиле так называемых «цыганских» песен. Далеко не все «русские песни», сочиненные поэтами первой половины XIX века, действительно стали песнями, а тем более усваивались народом, многие из них остались литературным опытом фольклорной стилизации. В сущности, лишь сравнительно небольшое количество «русских песен» приобрело подлинную народность и выдержало испытание временем. Но лучшие из них дожили до наших дней.

«Русская песня» — преобладающий, но не единственный вид русского романса, сформировавшегося в начале XIX века. Наряду с романсом-песней, непосредственно ориентировавшейся на народную поэзию и рассчитанной на несложный, доступный любителям музыки аккомпанемент (а иногда допускавшей и исполнение без музыкального сопровождения), с первых десятилетий XVIII века развиваются и другие формы романсной лирики, выражавшие другие тенденции в развитии русского романтизма, а затем и реализма, в которых вместе с тем, как в произведениях музыкально-поэтических, большая роль отводилась и музыкальному сопровождению, подчас существенно дополнявшему текст или вскрывавшему глубинные пласты его философского и психологического содержания.

Формирование русского романтизма, отразившего прежде всего рост национального самосознания, происходило под плодотворным воздействием лучших образцов западноевропейского романтизма как в области поэзии, так и в области музыки. Известна важная роль Жуковского, познакомившего русского читателя с творчеством поэтов других народов. Превосходные переводы Жуковского сами по себе стали одним из самых важных фактов русской национальной культуры. Поэзия Жуковского произвела сильнейшее впечатление на современников, вдохновила русских композиторов, и многие из них успешно справились с задачей переложения его стихов на музыку. Характерный эпизод в истории русской музыкально-поэтической культуры начала XIX века — тесное сотрудничество Жуковского с талантливым композитором-любителем А. А. Плещеевым, другом поэта, состоявшим в «Арзамасе» под шуточным прозвищем Черного ворона. Плещеев первым из русских композиторов обратился к текстам Жуковского, переложил на музыку многие произведения поэта, создал первые образцы нового вида русского романса — романс-балладу. В домашнем быту близких поэту людей и в литературных салонах романсы на слова Жуковского звучали с середины 1810-х годов, но особенную популярность они приобрели во второй половине 1820-х годов, когда к текстам поэта обратились молодой Глинка, Верстовский и Алябьев, а вслед за ними Варламов и Даргомыжский. При этом ранние романсы Плещеева оказались забытыми и вытесненными более удачными переложениями названных композиторов. Весьма типичными образцами романса-баллады на слова Жуковского стали «Светлана» Варламова и «Ночной смотр» Глинки. Но наиболее прославленным автором русских романтических романсов-баллад оказался Верстовский. На его долю выпала шумная слава, а некоторые его романсы стали очень популярными — достаточно вспомнить «Черную шаль» на слова Пушкина, прочно вошедшую в народный быт. Образец маленькой песни-баллады создал Алябьев в романсе на текст стихотворения Пушкина «Два ворона». Известность приобрел «Воздушный корабль» Лермонтова с музыкой Верстовского, а также Глинки. Выделяются русские баллады Варламова — «Песня разбойников» на слова Вельтмана и «Тоска» на слова Тимофеева. Замечательным образцом русской баллады является «фантазия» Тимофеева — Даргомыжского «Свадьба».