Стихотворения и поэмы

Нас водила молодость В сабельный поход, Нас бросала молодость На кронштадтский лед...

с новой силой воскресает в поэме "Смерть пионерки" романтика "боев и походов". "Песней" назвал Багрицкий этот взволнованный лирический монолог, поднявшийся из самого сердца поэта, прозвучавший от имени поколения, совершившего революцию, от имени всех, кто за нее отдал жизнь:

Чтоб земля суровая Кровью истекла, Чтобы юность новая Из костей взошла.

Через увлечение свободолюбивой, революционно-романтической поэзией Эдуарда Багрицкого проходит каждое новое поколение. Лучшее из написанного им - наша советская классика. Багрицкий умер 16 февраля 1934 года в самом начале нового творческого взлета. Он был до конца и самозабвенно предан поэзии, а подлинная поэзия, по его глубокому убеждению, не только творит мир прекрасного, но и преобразует действительность, перестраивает жизнь.

СВЕТЛАНА КОВАЛЕНКО

Стихотворения

СУВОРОВ

В серой треуголке, юркий и маленький, В синей шинели с продранными локтями,Он надевал зимой теплые валенки И укутывал горло шарфами и платками. В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы, И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах; По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы, И в низких залах струился мятный запах. Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты, На грязных окнах подымались зеленые шторы, В темных залах смолкали нежные дуэты, И раздавался шепот: "Едет Суворов!" На узких лестницах шуршали тонкие юбки, Растворялись ворота услужливыми казачками, Краснолицые путники почтительно прятали трубки, Обжигая руки горячими угольками. По вечерам он сидел у погаснувшего камина, На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора, Читал французский роман, открыв его с середины, "О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора". Утром, когда пастушьи рожки поют напевней И толстая служанка стучит по коридору башмаками, Он собирался в свои холодные деревни, Натягивая сапоги со сбитыми каблуками. В сморщенных ушах желтели грязные ватки; Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила; Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку, И мчались гостиница, роща, так, что в глазах рябило. Когда же перед ним выплывали из тумана Маленькие домики и церковь с облупленной крышей, Он дергал высокого кучера за полу кафтана И кричал ему старческим голосом: "Поезжай потише!" Но иногда по первому выпавшему снегу, Стоя в пролетке и держась за плечо возницы, К нему в деревню приезжал фельдъегерь И привозил письмо от матушки-императрицы. "Государь мой, - читал он, - Александр Васильич! Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить, Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились, Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить..." Он долго смотрел на надушенную бумагу Казалось, слова на тонкую нитку нижет; Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагу И становился Суворовым учебников и книжек.

1915

О КОБОЛЬДЕ

Фарфоровые коровы недаром мычали, Шерстяной попугай недаром о клетку бился, В темном уголке, в старинной заброшенной зале В конфетной коробке кобольд родился. Прилетели эльфы к матери кобольда, Зашуршали перепонками прозрачных крыл и и; Два бумажных раскрашенных герольда, Надувши щеки, в трубы трубили. Длинноносый маг в колпаке зеленом К яслям на картонном гусе приехал; Восковая пастушка посмотрела изумленно И чуть не растаяла от тихого смеха. Кобольд был сделан из гуттаперчи, Вместо короны ему приклеили золотую бумажку, Суровая матушка наклонила чепчик И поднесла к губам его манную кашку. За печкой очень удивились тараканы, Почему такой шум в старой зале, Сегодня нет гостей, не шуршат юбки и кафтаны, Напудренный мальчик не играет на рояли. Восковая пастушка ушла на поклоненье, А оловянный гусар по ней страстью томился: Он не знал, что в гостиной, где синие тени, В конфетной коробке кобольд родился.

1915

НАРУШЕНИЕ ГАРМОНИИ

Ультрамариновое небо, От бурь вспотевшая земля, И развернулись желчью хлеба Шахматною доской поля. Кто, вышедший из темной дали, Впитавший мощь подземных сил, В простор земли печатью стали Прямоугольники вонзил. Кто, в даль впиваясь мутным взором, Нажатьем медленной руки Геодезическим прибором Рвет молча землю на куски. О Землемер, во сне усталом Ты видишь тот далекий скат, Где треугольник острым жалом Впился в очерченный квадрат. И циркуль круг чертит размерно, И линия проведена, Но всё ж поет, клонясь неверно, Отвеса медного струна: О том, что площади покать1 Под землемерною трубой, Что изумрудные квадраты Кривой рассечены межой; Что, пыльной мглою опьяненный, Заняв квадратом ближний скат, Углом в окружность заключенный, Шуршит ветвями старый сад; Что только памятник, бессилен, Застыл над кровью поздних роз, Что в медь надтреснутых извилин Впился зеленый купорос.

1915

гимн МАЯКОВСКОМУ

Озверевший зубр в блестящем цилиндре Ты медленно поводишь остеклевшими глазами На трубы, ловящие, как руки, облака, На грязную мостовую, залитую нечистотами. Вселенский спортсмен в оранжевом костюме, Ты ударил землю кованым каблуком, И она взлетела в огневые пространства И несется быстрее, быстрее, быстрей... Божественный сибарит с бронзовым телом, Следящий, как в изумрудной чаше Земли, Подвешенной над кострами веков, Вздуваются и лопаются народы. О Полководец Городов, бешено лаюшпх на Солнце, Когда ты гордо проходишь по улице, Дома вытягиваются во фронт, Поворачивая крыши направо. Я, изнеженный на пуховиках столетий, Протягиваю тебе свою выхоленную руку, И ты пожимаешь ее уверенной ладонью, Так что на белой коже остаются синие следы. Я, ненавидящий Современность, Ищущий забвения в математике и истории, Ясно вижу своими всё же вдохновенными глазами, Что скоро, скоро мы сгинем, как дымы. И, почтительно сторонясь, я говорю: "Привет тебе, Маяковский!"

1915

ДЕРИБАСОВСКАЯ НОЧЬЮ (ВЕСНА)

На грязном небе выбиты лучами Зеленые буквы: "Шоколад и какао", И автомобили, как коты с придавленными хвостами, Неистово визжат: "Ах, мяу! мяу!" Черные деревья растрепанными метлами Вымели с неба нарумяненные звезды, И красно-рыжие трамваи, погромыхивая мордами, По черепам булыжников ползут на роздых. Гранитные дельфины - разжиревшие мопсы У грязного фонтана захотели пить, И памятник Пушкина, всунувши в рот папиросу, Просит у фонаря: "Позвольте закурить!" Дегенеративные тучи проносятся низко, От женских губ несет копеечными сигарами, И месяц повис, как оранжевая сосиска, Над мостовой, расчесавшей пробор тротуарами. Семиэтажный дом с вывесками в охапке, Курит уголь, как денди сигару, И красноносый фонарь в гимназической шапке Подмигивает вывеске - он сегодня в ударе. На черных озерах маслянистого асфальта Рыжие звезды служат ночи мессу... Радуйтесь, сутенеры, трубы дома подымайте! И у Дерибасовской есть поэтесса!