Долетевший с вами горный ветер
Мне донес подводный звон винеты,
Милой жизни легкое дыханье,
Взгляд любимых, чьи сомкнуты веки.
Отнесите им вы строчки эти,
С ними – все мольбы и все обеты,
И мое единое желанье:
К ним вернуться, и уже навеки.
19.VII.1936.Старки
Еще вот здесь, пока у нас,
Совсем близка, почти доступна,
Но миг – и скроется из глаз,
Неумолима, неподкупна.
А мы вздохнем (о, вздох Пьеро
Вслед горлинке – Киприды птице!)
И оброненное перо
Укроем в сердце, как в божнице.
24.VII.1936
Кто был недаром именован
Шеллинским в прошлый месяц май,
Когда, застигнут невзначай
И к нашей тачке пришнурован,
Стал невпопад ошеллимован –
Пусть за грехи, да через край.
Но если нам в ту бочку дегтя
Хоть ложка меду натекла –
То Ваши дивные дела:
Влит зуд редакторского когтя
В лит-труд со-авторского локтя
И четверть Шеллия – цела.
28.IV.1937
А те, кому ты был кумиром сам,
Кто вслед твоим стихам, твоим глазам,
Как мотыльки, летели, шли, влеклись,
Притягивались, падали – и жглись, –
О тех, об опаленных, об иных,
Ты помнишь ли, забывчивый, о них?
В свои тиски зажмет тебя тоска? —
Знай, то иной сожженная рука.
Не взвидят бела дня твои глаза? –
Знай, то иной горючая слеза.
Затянет пеплом сердца боль и кровь? —
Знай, то иной сгоревшая любовь.
Но если песней хлынет немота, –
Знай, то иной, обугленной, уста.
И если зашумит, как море, стих
О тех, об опаленных, об иных, –
То яблонь мира обирает цвет
Жестокий и невинный зверь – Поэт.
26.V.1937
Он к нам слетел взорванным осколком
гранатным, взрывая нас,
не понимающих очень долго,
где правда – прежде или вот сейчас.
Но там, где стал он, там легло семя
жизни – прорастет, в срок взойдет
деревом, с которого – во время
мира – оберем цвет и плод.
Губы наши вспыхнут жаром цвета
багряной крови – в нас и в нем
одной. Глаза загорятся – это
они запылают его огнем.
И мы поймем, хотя бы и после
того, как переживем страх
разлуки с ним, что жизнь – вечно возле
него и нас, смертью смерть поправ.
2.VIII.1942
Все потеряв, и бросив, и отринув,
покинув дом, и скинию, и склеп,
мы вышли ночью — несколько песчинок —
искать веками чаемый вертеп.
Пути к нему, смиряясь, волхв не знает,
о нем пастух, встречаяся, молчит.
Но вот гляди: с небес звезда двойная
льет синие и желтые лучи.
За ней, к нему. Но, затаив дыханье,
едва себе осмелимся сказать,
что светят нам в ее двойном сиянье
то светлые, то темные глаза.
Что здесь они тоскуют с нами рядом,
как мы — в дорожной тусклые пыли,
что там они взирают вечным взглядом
с высот небесных в глубину земли.
Что, может быть, как нам — они, кому-то
и мы — лучей таинственная быль,
А наше всё страдание и смута —
лишь звездная сияющая пыль.
Что в хороводе, легком точно воздух,
бескрайном, как весенние поля,
не различить нам — что глаза, что звезды,
не разобрать, где небо, где земля.
Что, наконец, не знаем лучшей доли,
как в небесах взойти на Млечный Мост —
и, обомлев от счастия и боли,
пролиться ливнем падающих звезд.
25.VI.1922
Перестоявшись, киснет нектар,
Впрок солят только огурцы.
Давно и «Новь», и сам «Прожектор»
Простерли к Вам свои столбцы.
Вас извещает Тахо-Годи,
Что он к осенней непогоде,
Мечтой иль Павловым влеком,
Готов издать Ваш первый том.
А Вы — писанием «методик
И восхожденья» занялись,
Вы — наш arbiter и стилист,
Инструментатор и мелодик!
Вот так-то, чтя полезный труд,
Поэты улицу метут.
Но нет, земли ничтожный сор
Не затемнит правдивца взор,
Не заградит уста поэта
Чужой молвы бездушный толк —
Свой щедрый дар, свой вольный долг
Ты вспомнишь, данник Мусагета!
Уйдешь от ласковых долин,
Как ветер волен и один,
Туда, к пустынной горной келье,
Где буря правит новоселье.
И там увидишь землю ты
Такой покинутой и пленной —
Что к ней рванешься с высоты
Потоком песни солцепенной.
