Авторская песня 90-х (Сборник песен с гитарными аккордами)

От веры в себя отдам бога. И значит осталось только — иллюзия и дорога.

* * *

— Ботиночки дырявые, от сырости дрожу

Ботиночки дырявые, от сырости дрожу и пальцами корявыми узоры вывожу. Ого-го-го, да на асфальте.

Тихонько дождик сыпется за шиворот ко мне, троллейбус не торопится, а капли на спине, ого-го-го, уже согрелись.

Я сам себя баюкаю: "Хорошенький ты мой. Нельзя же всё с наукою, шагал бы ты домой, ого-го-го, с одной из этих."

Но с этой не получится, а дома есть обед, но дома нет попутчицы а здесь обеда нет! Ого-го-го, как надоело… О, пришёл троллейбус…

2/4 * * *

— Возвращение

6/8 Осенний город погрузился в дым и горожан, как будто, размело. Здесь не о чем и незачем двоим мне одному и пусто и светло.

Вот, кажется, знакомый поворот, зачем я оказался за углом? Скрипит калитка крашеных ворот, и вот передо мною отчий дом.

Я, сквозь асфальт, булыжник узнаю и дровяные склады над травой, я поднимаюсь в комнату мою, твоё лицо мерцает надо мной.

Ах, ради бога, просьба не вставать, не прерывать из-за меня дела. Скрипучая железная кровать я точно помню где она была.

Ну, здравствуй, мама, что там наш буфет? Отец на фронте, в доме тишина, и печь как лёд и хлеба тоже нет, да-да, конечно, это всё — война.

Ты плачешь, мама: малдший сын седой, ну, что же плакать, внучке в институт. Лишь ты одна осталась молодой, ну а для нас, живых — года идут.

Я помню год, и месяц, даже день, твоё лицо, сухое как пустырь, из нас в живых остаться мог один, и этот выбор совершила ты.

Я должен знать, свой провожая век, и черпая из твоего огня. Что прожил эту жизнь как человек и что тебе не стыдно за меня.

Вы говорите — длинный разговор, я понимаю — вам пора ко сну. Да-да, конечно, проходя во двор я непременно эту дверь замкну.

Вечерний город зажигает свет, блокадный мальчик смотрит из окна, в моей руке любительский портрет, и год на нём, когда была война.

— Вы извините эти вольности,

Вы извините эти вольности, я не могу на «ты» как прежде. «Ты» — боль моя, а «вы» уходите но это «вы» — почти надежда. Не «ты» а «вы» и всё покажется опять бегущим от начала, «вы» — значит всё что было кажется умней и лучше чем сказала.

Тот день, так и не ставшим вечером, и миг несущий эти строки, вы упоительно забывчивы, очаровательно жестоки. Перемежая солнце тенями, вы так легко меняли маски оранжерейное растение из сочинённой вами сказки.

И снег и пыль всё мимо падало, но вот холодное коснулось ах, вам ли думать и разгадывать, вы просто жалобно свернулись. О, век несытого количества когда излишество не в моде, вы — безусловное излишество, вы, как цветок на огороде.

— Грустная цыганочка

Что любить когда кругом потери Остается жить без веры веря Что родные люди все кого мы любим Вечно рядом с нами будут.

Ты не шути когда судьба поманит Не гшрусти когда она обманет И комки глотая снова жизнь латая Истина поймешь простая.

Все что еще вчера из бетона Нынче ступи хоть шаг, ноги тонут Там, где еще вчера плыл твой плотик Нынче пузыри в болоте.

Что любить, — да только то, что близко Полюби дружок себя без риска Да не дрогнет пламя перед зеркалами Где твое лицо как в раме.

Полюби стекло, металл и камень Погуби своими же руками Те живые звезды, что нас так тревожат Погуби пока не поздно.

Да брат, легко сказать-"это правда" Плюнуть и растоптать-вся то радость Что брат, не хватит сил-и не надо Так живи как жил не падай.

Мертвым отдай покой-это точно Ты же пока живой-кровоточишь Прочих ответов нет и не будет Так устроен свет и люди.

Что любить когда кругом потери Что любить когда кругом потери Что любить когда кругом потери.

(снято с магнитозаписи концерта 1979 г. в г. Днепропетровск)

— Жестокая цыганочка

Ах, загадали нам загадку Не сыскать названия Словно в сказке для порядка Дали три желания.

Три, а как одно похожи Словно в омут головой И мурашками по коже Под водою ледяной.

И ничего, не до не после Время года не узнать Может быть еще не осень Ну уж точно не весна.

Через страсть перешагнули И любовь нам не дана Поцелуи словно пули Разрываю сердце нам.

И слова как камни тонут Комната качается Начинается со стонов Стонами кончается.

Время каркнет по вороньи И едва замрет в тиши К узникам приговоренным В эту комнату спешим.

И конца нет этим встречам Как и песне нет конца Вот опять спустился вечер Комната качается.

(снято с магнитозаписи концерта 1979 г. в г. Днепропетровск)

— Ехали евреи…

Одна из последних песен Евгения Клячкина

написанная в Израиле.

Ехали евреи из России прочь, Где росли, старели, коротали день да ночь. Но «мамою» не называли, Все пинка от мамы ждали, А дождались — стало им не в мочь.

Ехали евреи в начале кто куда, Думали: "Успеем на любые поезда." Но Америка накрылась, Xоть Германия открылась, В общем, оказалось всем сюда.

Ехали евреи на родине осесть, — Косточки погреем, будем сладко пить да есть. Родину не выбирают, Дома стены помогают Если только эти стены есть.

Думали евреи уж здесь наверняка В теплом доме на постели разомнем бока. Но что мы видим, что мы слышим, Нету стен и нету крыши. Схар дира* — вот все что есть пока.

Приехали евреи, черт их к нам привез. Лишь Шамир, Шарон да Перец рады аж до слез. Но вот беда Шамир — борец за мир, Ну а Шрон против ООН. Кто же за евреев, вот вопрос. О!

Перец он раввин и борода его бела. Зорко смотрит он сквозь брюки есть ли брит мила**. Кто прежде в партию не смог пройти Добро пожаловать в "дати"*** Будет жизнь прекрасна и мила!

Здравствуйте, славяне, а абсорбцией вас прямоы****. Евреями мы были там в России за кормой. Здесь же в качестве нагрузки Докаже, что ты не русский. Словом, с возвращеньицем домой.

Ехали евреи, две тыщи лет ехали, ехали и едут до сих пор.

Примечания: * — "Схар дира"="Съемная квартира"(иврит) ** — "Брит мила"="Обрезание"(иврит) *** — "Дати"="Религиозные"(иврит) **** Прямая абсорбция — политика израильского правительства по интеграции "новых репатриантов" в израилское общество, включающая в себя пособие и школу по изучению иврита.

— Зеркальце говорит: "Старимся, гражданочка."

Зеркальце говорит: "Старимся, гражданочка." А на сердце горит поздняя цыганочка. Почему, отчего, да по какому случаю мы других бережём, а друг друга мучаем?

Перетянут букет золотыми нитями. Ревновать в двадцать лет — это извинительно. Не скажу где была, пусть ещё помается! Вот была — да сплыла, так мне больше нравится.

Попугай номерок нам на счастье вытянул. Сорок лет. В этот срок ревность упоительна! Ах ты, мой дурачок, я тебе не верила. Двадцать лет? Пустячок. Извини, проверила…

— Мелодия в ритме лодки

Ночью вода вертикальна как лес, лес подошёл к воде. Вёсла роняют задумчивый всплеск, вторящий тишине.

Ночью, камыш вырастает звеня, водоросли смелеют(?). Небо уходит и тени огня прячет среди теней.

Ночью острее встают камыши, вёсла — как два крыла. Капли роняют на выгнутый щит маленькие тела.

Ночью звезда, опускаясь к ногам, зябко дрожит в воде, лес остывающий движется к нам, волны чужих надежд.

Ночью, деревья отдельно, как мы: каждому по звезде. Сонные блики лежат у кормы, сонно припав к воде.

Лодка, уютная как колыбель, как колыбель чиста, в лилиях в белых и в звёздах с небес, как колыбель — в цветах.

6/8 * * *

— Нет не уходи

Нет не уходи когда унылой пеленой висят дожди и неба синего не видно впереди и мокрый холод разливается в груди не уходи когда окно от серых туч и серых струй почти темно за ним колеблется размытое пятно и в тусклом сумраке за мокрою стеной передо мной твои глаза пересекает капля будто бы слеза и губы движутся но нечего сказать и память снова возвращается назад к твоим глазам и старый двор пустой и мокрый на меня глядит в упор и повторяет наш последний разговор почти без слов и тем понятнее укор и до сих пор идут дожди кругом зима а у меня идут дожди и хоть бы маленький просвет был впереди и всё кричит во мне кричит не уходи, не уходи