Творчество Лесной Мавки

- Не свою волю творю.

А когда уезжал, обернулся на пороге, странно и горестно помедлил и благословил Гориславу.

- Оставайся с Богом. Любил тебя и люблю.

Опальная княгиня стала мишенью для многих злых праздных языков. Услужливая крысья рука дописала в летопись подлую легенду о ее попытке убить князя Владимира — надо ли говорить, что злобная эта придумка не имела ничего общего с правдой.

Кого и мыслила убить — себя саму. Смерть не представлялась Гориславе никаким зримым или осязаемым образом, а лишь как вечный сон, желанный покой и забвение. Из языческих сказаний о посмертной жизни ей ни одно не казалось близким к правде, в православные же традиции поминовения едва начала вникать.

Наверное, и не любовь осталась у нее — в угаре, в аду их дней любовь не выжила бы, — а всего верней, инстинкт волчицы, оберегающей свой род и свое логово.

… Солнце, как раненая птица, дрожало низко над краем неба, окрасив кровью облака. Старый бор душистым крепким кольцом окружил княжну, сырой прелой листвой грустно пахла роща. Колкие иголочки сосен, устилающие поляну, ласкались к босым ногам. Ладонь Гориславыы жгли несколько кровинок ландыша. В чащобе сумрачной взлелеяла земля белые цветы, и цветы умерли, опали, дав место зрелым и страшным ягодам. Горислава понимала толк в травах, отчасти по затейливым книгам волхвов училась еще юной, отчастри природный сокровенный дар привел ее к знанию; она различала дух и голос каждого стебелька, читала их, как древние буквы в мудрой ниге природы. Есть для жизни травы, спасающие от хвори, много их, про всякую болесть припасены. А иные — для смерти.

Глядела в бездонное небо, как глядят в гибельный колодец, завороженно и бесслезно, перед тем, как сорваться вниз. Горислава подносила горсть ландышевой гибели к губам и медлила.

- Почему не приказал меня убить, коли не нужна?! — с отчаянием бросила она в сумрак.

Молитвы старой Марфы вспомнились, как наяву, и то, как заглянула тогда за край — со временем память об этом милосердно сгладилась, поблекла.

В горестном крике ночной птицы Гориславе почудился детский плач. И впервые за много дней смогли потечь слезы, тяжелые, как расплавленное олово.

Смертоносные ягоды кровавыми слезинками упали в землю.

Упала Горислава на колени перед печальным ликом назорянской Девы.

- Мать Богородица, возьми меня насовсем к себе, прибери душу мою.

Случается, что люди приходят к Господу, когда не остается больше опоры и утешенья на земле. В такой час если не к Богу придешь, то бездна затянет; кому отчаяние открывает свет крепкой, небоязненной веры.

А по весне, накануне Благовещения, приснился ей с рассветом юный ангел. Велел:

- Сотвори обитель Бога на земле, обитель надежную для всех гонимых и сирых. В церковь придешь и уйдешь. Обитель нужна, монастырь. Как в Греции, как в земле Иудиной — Иерусалиме. Неужто Русь слабей и хуже тех держав? Монастыри нужны оберегать святую Русь державную, великомученицу Русь.

Проснулась, а у ложа ветвь цветущего шиповника. Откуда, неведомо. И солнце смеется в чистое окно.

Среди всех земель, присоединенных к великому русскому княжеству, Горислава нашла добрый городок Заславль, куда нетруден путь от Полоцка по Лебедь-реке.

Золота никогда не любила Горислава, казался ей драгоценный металл злым и фальшивым. Понимала серебро, чистое и скромное, носила тоненький серебряный крестик. А золотые женские забавки, что как змеи обвивали ей горло и запястья, без сожаленья отдала на купола новой церкви в Заславле; слыхала, что несколько благочестивых боярынь поступили так же.

Как строящийся ковчег на белом берегу, стояла в солнечных лучах деревянная церковь, еще таинственно и ремесленно рождалась, окруженная лесенками, источающая терпкий березовый дух, белотелая; купол лежал еще на земле, как опрокинутая чаша, увенчанный крепким медным крестом.

Когда Горислава подошла, храмостроители — несколько мужиков в темных от пота рубахах — обедали, разложив нехитрую снедь прямо на траве подле церкви.

- Садись с нами, хозяюшка, — ласково сказал старшой и подал ей ломоть ржаного хлеба, посыпанный крупной солью.

- Благодарю.

Ей пододвинули щербатую чашу с перестоявшей, душистой домашней брагой.

- Чем богаты, тем и рады.

- Вот ведь и красота, — раздумчиво сказал светло-русый мастеровой, по виду — варяжского племени. — Бревнышко к бревнышку… Как в небо мостик… Мало сил у человека, а вот трудись, что муравей — гляди, какое чудо строится… Еще резьбу пустить, узор, виноградинки выточить, да пару голубей над окошками…

- А не больно по-язычески такое мастерство смотреться станет? — перебил старшой. — Всё ж новая вера.

- В самый раз. Мастерство Бог любит.

- Работы вам прибавится, — сказала Горислава со странным весельем. — Надо построить несколько домов прямо на подворьи церковном. Как будто Божьи дома. Пусть вдовы, или изгнанницы, или просто девы, любящие Бога сильнее, чем мир, приходят сюда навечно. А зовется — женский монастырь.

- Чудное дело… — протянул мастеровой-варяг.

- Не будет этого, — прозвучал спокойный голос.

Горислава обернулась. Позади нее стоял священник, росту невысокого, суровый, и бросилось ей в глаза, что сукно его рясы худое, в прорехах кое-где и залатано по черному золотой нитью, грубыми, заметными стежками.

На всей земле христианской святились уже несколько монастырей, все до единого мужские — в Греции, Иерусалиме, в Болгарии даже и в бессчетных малых княжествах.

- Не хочешь ли ты дать право женщинам служить Богу? — спросил священник. — Не было так и не бывать вовек.

- Все вы рождены от женщин, нечем кичиться мужскому роду, — ответила Горислава.

- Моя бы воля, я б вас, баб, и вовсе из церкви прочь за косы выволок. От вас весь грех берет начало. И Библия говорит, Ветхий завет, что женщина — сосуд греха и искушения.

Вечный спор, бессмысленный, как и все вечные споры.

Горислава улыбнулась подчеркнуто ласково, как по обыкновению она победно улыбалась тем, кто пытался ее так или иначе унизить:

- Не забывайте, что и Богородица была женщиной.

Касательно женского монастыря Гориславе пришлось в тот же день снарядить гонца с письмом к митрополиту Михаилу. Смешно и горько, с каким подчас остервенением люди делят Божьи блага на земле, точно разбойники.

Ответа дождалась через неделю, почти к самой Пасхе. Много раздумав, митрополит благословил. Отвоевала Горислава для женщин право зваться Божьими дочерьми, светлое, самое смиренное право, не жаждущее ни власти, ни богатства.

К осени, в канун Успения Богородицы, Горислава приняла иноческий постриг. По обычаю, приняла новое имя — Анастасия. Второй раз отрекалась от себя, меняя имя и судьбу.

Умирала Богоматерь, земная терпеливица Мария, и возносилась в вечные небеса. В Успение умирала и княгиня полоцкая, умирала для мира и для всех предавших и покинувших ее. Воскресла с новым именем, невестой Божьей. Смиренницей жить здесь станет. В узкое оконце кельи ей стучалась жаркая рябина, угольями забытого костра горели сквозь дни хмурого ненастья грозди горьких ягод, безжалостно напоминая осень в Пуще…

Одно утро привело к заславскому монастырю путника на рыжем, как пламя, коне. Князь Владимир всегда любил огневую масть — и лошадей, и псов, и наложниц. Он спешился у ворот и спросил проходившую мимо молодую черницу:

- Покличь Гориславу.

- Не знаю такую. Который год здесь служу Господу, а такой не знаю.

- Основательница этого монастыря. Жива она?

- Инокиня Настасья?

- Должно быть, так ее теперь зовут. Покличь.

- Сейчас.

Вышла к нему, неузнанная в черных одеждах, родная. Владимир обнял любимую порывисто и неуверенно — так обнимают слепые.

- Ты постарел немного, — сочувственно заметила Горислава. Время нелегкой ношей ложилось на плечи им обоим. Владимир заметил, как спокойно она встречает его — ни удивления, ни упреков. Как будто ждала именно сегодня. И вдруг понял: каждый день ждала.