Гор обугленные горбы,
Мили — до самого близкого.
Опрокинув розовые столбы,
Закат море обыскивал.
Полосы меди отточенной
Выковал запада горн.
Граниту наносят пощечины
Мокрошлепающие ладони волн.
Облаков сквозные невода,
Умирающая вода.
Туда — Камчатка,
Киты, туманов молочный напор,
Замшевая перчатка
На распяленных пальцах гор.
Туда — зеленеющие пышно
Вулканические острова.
Народ, подкрадывающийся неслышно,
Убивая, говорящий вежливые слова.
Туда — зеленеющие пышно,
Светящиеся духи, протяжный гонг.
Гонконг,
Слоны Сиама.
А в Москве светает.
(Звонят ли в Москве колокола?)
Первого трамвая
Густая
Гудит пчела.
Из переулка такого,
Что знал — века,
Ломовика
Падающая подкова.
Ничего не знаю, какая вы!
(Видел раз в двенадцатом году.)
Переливчатые цвета и вы,
Отраженная в голубом льду.
Поэтому какая у вас комната,
Как вы открываете глаза?
Я бы всё это мог выдумать (гном на то!),
Но этого нельзя…
Ночь. Ветер. Знойный и ночью.
(Летают светящиеся мухи.)
Пляска шаркающих туфель волн.
(Мои глаза электрически сухи.)
Ветер. Прибоя и вой, и вол.
Сейчас поплыву, волной освечен,
Буду клубить под собой межу.
Вал, откатясь, обнажает плечи
Не человеку уже — моржу.
Фыркаю. Камень схватил за спину.
Солоны губы. Давай! Давай!
И выгибают кошачью спину
Волны на каменный каравай.
Может быть, вглубь и торпедой до дна,
Вытянув рук голубой бугшприт,
Чтобы взорвать тот чертог подводный,
Где фосфорический свет зарыт.
Верблюд в песчаном караване, я
Покачиваюсь от ороби:
Под грохотом завоевания
Всплывают голубые проруби.
А вы сейчас пьете чай,
Прищуриваясь на строчки,
И мне — от морей — различать
Маркизетовые цветочки.
Хорошо, что вы есть, что ваш
Голос слышен до океана,
До страны, что живет, жива
По Евангелию Иоанна.
И стихи вам и петь, и вить,
Их за тысячи верст не спрячете!
Мне в ладони мои ловить
Метеоровые их мячики.
Я стою на огне росы,
Я на берег себя причалил…
(Вы станете — ну да, часы! —
Ведь девятый у вас вначале.)
Субтропическая, синяя, жаркая.
Как танцующие слоны,
Шаркают волны.
Волны,
Отпрыгнувшей прочь,
Голубоватый песок.
На мысок
Берег хвост опускает драконий, иглистый —
Шаткий от крена, —
Парус контрабандиста.
Ветер. Прожектор. Сирена.
Дальний Восток. Бухта Улисс
Я одинок, без близких и друзей,
Целую очи моего искусства;
Придет толпа — я говорю:
«Глазей!» Придет поэт —
«Товарищ, знаю вкус твой!»
А может быть, стихов из тысячи
Кремневых два бессонное терпенье
Кладет в карниз — простые кирпичи
Собора, загудевшего от пенья.
И голуби свистящий свой полет
Смахнут с крыла и рядом заворкуют,
Ведь сердце обреченное поет,
Не требуя награду никакую.
На Каланчевской пять, квартира три,
Жил человек. Труслив, к тому ж развязен.
На желтом лбу его цвели угри,
Воротничок всегда помят и грязен.
Но полночью пришел к нему Господь,
Он милосерд, иль с неба видно проще, —
И до утра, и до рассвета вплоть
Сияло в комнате, как в снежной роще.
И стало так. Он жил теперь в пустом
Пространстве рокота и вихревого гула,
А по ночам беседовал с Христом
В саду, у склона горного аула.
И раз Христос сказал, сияя весь
(Они тогда к ручью сходили вместе):
«Ошибся я, тебе бы жить не здесь
И не теперь, а лет назад на двести!»
И с Каланчевской пять, квартира три
Поднял его и отослал в былое,
И встретил он румяный свет зари
В избе, в скиту, в лесу у аналоя.
И память старца праведного чтим,
Не ведая, не знающие крылий,
Что вот прошел он спутником твоим,
Что с ним вчера еще мы вместе жили.
