Полное собрание стихотворений

Тебе ль, младой вещун, любимец Аполлона,

На лиру звучную потоком слезы лить,

Дрожать пред завистью и, под косою Крона

Склоняся, дар небес в безвестности укрыть?

Нет, Пушкин, рок певцов — бессмертье, не забвенье,

Пускай Армениус, ученьем напыщен,

В архивах роется и пишет рассужденье,

Пусть в академиях почетный будет член,

Но он глупец — и с ним умрут его творенья!

Ему ли быть твоих гонителем даров?

Брось на него ты взор, взор грозного презренья,

И в малый сонм вступи божественных певцов.

И радостно тебе за Стиксом грянут лиры,

Когда отяготишь собою ты молву!

И я, простой певец Либ’ера и Темиры,

Пред Фебом преклоня молящую главу,

С благоговением ему возжгу куренье

И воспою: «Хвала, кто с нежною душой,

Тобою посвящен, о Феб, на песнопенье,

За гением своим прямой идет стезей!»

Чт’о зависть перед ним, ползущая змеею,

Когда с богами он пирует в небесах?

С гремящею лирою, с любовью молодою

Он Крона быстрого и не узрит в мечтах.

Но невзначай к нему в обитель постучится

Затейливый Эрот младенческой рукой,

Хор смехов и харит в приют певца слетится,

И слава с громкою трубой.

Между 1814 и 1817 (?)

НАДПИСЬ К МОЕМУ ПОРТРЕТУ

Не бойся, Глазунов, ты моего портрета!

Не генеральский он, но сбудешь также с рук,

Зачем лишь говорить, что он портрет поэта!

С карикатурами продай его, мой друг.

Между 1814 и 1917

К А. М. Т….Й

Могу ль забыть то сладкое мгновенье,

Когда я вами жил и видел только вас,

И вальса в бешеном круженье

Завидовал свободе дерзких глаз?

Я весь тогда желал оборотиться в зренье,

Я умолял: «Постой, веселое мгновенье!

Пускай я не спущу с прекрасной вечно глаз,

Пусть так забвение крылом покроет нас!»

Между 1814 и 1817

БЛИЗОСТЬ ЛЮБОВНИКОВ

(Из Гете)

Блеснет заря, и всё в моем мечтаньи

Лишь ты одна,

Лишь ты одна, когда поток в молчаньи

Сребрит луна.

Я зрю тебя, когда летит с дороги

И пыль и прах,

И с трепетом идет пришлец убогий

В глухих лесах.

Мне слышится твой голос несравненный

И в шуме вод;

Под вечер он к дубраве оживленной

Меня зовет.

Я близ тебя; как не была б ты далеко,

Ты все ж со мной.

Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой

Я был с тобой!

Между 1814 и 1817

К ЛИЛЕТЕ

(Зимой)

Так, все исчезло с тобой! Брожу по колено в сугробах,

Завернувшись плащом, по опустелым лугам;

Грустный стою над рекой, смотрю на угрюмую с’осну,

Вслушиваюсь в водопад, но он во льдинах висит,

Грозной зимой пригвожденный к диким, безмолвным гранитам;

Вижу пустое гнездо, ветром зарытое в снег,

И напрасно ищу певицу веселого мая.

«Где ты, дева любви? — я восклицаю в лесах. -

Где, о Лилета! иль позабыла ты друга, как эхо

Здесь позабыло меня голосом милыя звать.

Вечно ли слезы мне лить и мучиться в тяжкой разлуке

Мыслию: все ль ты моя? Или мне встретить,

Как встречает к земле семейством привязанный узник,

После всех милых надежд, день, обреченный на казнь?

Нет, не страшися зимы! Я писал не слушая сердца,

Много есть прелестей в ней, я ожидаю тебя!

Наша любовь оживит все радости юной природы,

В воспоминаньи, в мечтах, в страстном сжимании рук

Мы не услышим с тобой порывистых свистов метели!

В холод согреешься ты в жарких объятьях моих

И поцелуем тоску от несчастного друга отгонишь,

Мрачную, с белым лицом, с думою тихой в очах,

Скрытых развитыми кудрями, впалых глубоко под брови, -

Спутницу жизни моей, страсти несчастливой дочь».

Между 1814 и 1817

К АМУРУ

(Из Генсера)

Еще в начале мая

Тебе, Амур жестокий!

Я жертвенник поставил

В домашнем огороде

И розами и миртом

Обвил его, украсил.

Не каждое ли утро

С тех пор венок душистый

Носил тебе, как жертву?

А было все напрасно!

Уж сыплются метели

По обнаженным ветвям, -

Она ж ко мне сурова,

Как и в начале мая.

Между 1814 и 1817

ДОСАДА

Как песенка моя понравилась Лилете

Она ее — ну целовать!

Эх, други! тут бы ей сказать:

«Лилета, поцелуй весь песенник в поэте!»

Между 1814 и 1817

ЦЕФИЗ

(Идилия)

Мы еще молоды, Лидий! вкруг шеи кудри виются;

Рдеют, как яблоко, щеки, и свежие губы алеют

В быстрые дни молодых поцелуев. Но скоро ль, не скоро ль,

Все ж мы, пастух, состар’еемся; все ж подурнеем, а Дафна,

Эта шалунья, насмешница, вдруг подрастет и, как роза,

Вешним утром расцветшая, нас ослепит красотою.

Поздно тогда к ней ласкаться, поздно и тщетно. Вертушка

Вряд поцелует седых — и, локтем подругу толкая,

Скажет с насмешкою: «Взглянь, вот бабушкин милый любовник!

Как же щеки румяны, как густы волнистые кудри!

Голос его соловьиный, а взор его прямо орлиный!»

— Смейся, — мы скажем ей, — смейся! И мы насмехались, бывало!

Здесь проходчиво все — одна непроходчива дружба!

«Здравствуй, здравствуй, Филинт! Давно мы с тобой не видались!

Век не забуду я дня, который тебя возвратил мне,

Мой добродетельный старец! Милый друг, твои кудри

Старость не скупо осыпала снегом! Приди же к Цефизу;

Здесь отдохни под прохладою теней: тебя oжидают

Сочный в саду виноград и плодами румяная груша!»

Так Цефиз говорил с младенчества милому другу,

Старца обнял, затвор отшатнул и ввел его в садик.

С груши одной Филинт плоды вкушал и хвалил их,

И Цефиз ему весело молвил: «Приятель, отныне

Дерево это твое; а я от холодной метели

Буду прилежно его укутывать теплой соломой:

Пусть оно для тебя и цветет и плодом богатеет!»

Но — не Филинту оно и цвело, и плодом богатело:

В ту же осень он умер. Цефиз молил жизнедавца

Так же мирно уснуть, хоть и бедным, но добрым. Под грушей

Старца он схоронил и холм увенчал кипарисом.

Часто слыхал он, когда простирала луна от деревьев

Влажные, долгие тени, священное листьев шептанье;

Часто из гроба таинственный глас исходил — казалось,

Был благодарности глас он. И небо давало Цефизу

Много с тех пор и груш благовонных, и гроздий прозрачных.

Между 1814 и 1817

ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Други, други! радость

нам дана судьбой,

Пейте жизни сладость

Полною струей.

Прочь от нас печали,

Прочь толпа забот!

Юных увенчали

Бахус и Эрот.

Пусть трещат морозы,