Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму.
И тот, кто с нами в это время не был,—
Не стоит и рассказывать тому.
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там недосчитались мы.
Нет, не забыть — и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего...
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
И если уж газетчиками были
И звали в бой на недругов лихих, —
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
И, возвратясь в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали: живы ли друзья?!!
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали,
А за два года б услыхать пора.
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
Мы знаем: будет странный час,
И по домам пойдут солдаты,
Но мы не знаем, кто из нас
Дойдет живым до этой даты.
А если все же доживем,
Друзьями станут нам едва ли
Те, кто о мужестве своем
В бомбоубежищах писали.
Им нелегко пришлось в домах,
Но был мужчиною, поверьте,
Не тот, кто смерти ждал впотьмах,
А тот, кто шел навстречу смерти.
1. На отдыхе
Под вечер полк на отдых отвели.
Все вымылись, побрились... Три солдата
Глядят себе на рощицу вдали,
На желтые палатки медсанбата.
Дорога в жестких колеях, в пыли,
Над ней дрожит и гаснет луч заката.
Он говорит друзьям: «Ну что ж, ребята,
Айда до девок». И они пошли.
«Знакомьтесь — Валя». Русых две косички,
Как у девчонки. Разве не мила?
Ушли в лесок. Дымясь, темнеет мгла,
И девушку он обнял по привычке.
А все — тоска. И нету даже спички,
Чтоб закурить. Да, молодость прошла.
2. Разведчик
Наверно, так и надо. Ветер, грязь.
Проклятое унылое болото.
Ползи на брюхе к черным бревнам дзота,
От холода и злобы матерясь,
Да про себя. Теперь твоя забота –
Ждать и не кашлять. Слава богу, связь
В порядке. Вот и фриц у пулемета.
Здоровый, дьявол. Ну, благословясь...
На третий день ему несут газету.
Глядишь, уже написано про эту
Историю — и очерк, и стишки.
Берет, читает. Ох, душа не рада!
Ох, ну и врут! А впрочем, пустяки.
А впрочем — что ж, наверно, так и надо.
3. Отпуск
Для нас на время отгремели пушки,
Мы едем в отпуск. Доставай кисет.
Тут все бойцы, тут свой народ в теплушке,
И есть о чем поговорить, сосед.
Нет, не сойдется клином белый свет,
Везде друзья найдутся и подружки,
С кем выпьешь водки из солдатской кружки,
А то и чаю, если водки нет.
Вот, говорят, бывает у другого,
Что встретит дома друга дорогого,
Ну, думал, тут-то прошибет слеза.
А тот молчит, не смотрит. Уж поверьте,
Кто не глядел в глаза войне и смерти,
Стыдится другу поглядеть в глаза.
...Так в годы те одушевленье
Вдруг создалось в одно мгновенье
Великим равенством в бою.
Mих. Троицкий, «Стерегущий»
Сколько раз на воинской дороге,
Под огнем — как заповедь свою,
Я твердил святые эти строки
О великом равенстве в бою.
Вот и шли мы, верные отчизне,
Равные в пожарище войны,
Чтобы наши внуки в мирной жизни
Были всюду и во всем равны.
Из Нюрнберга, сжатого кольцом,
Мой друг привез свои святые снимки:
Он там работал в шапке-невидимке,
Хотя официальным был лицом.
И у меня на письменном столе
Воскресла справедливая Европа,
Где ледяное тело Риббентропа
Висит в несодрогнувшейся петле.