У редактора газеты,
Злой противницы движенья,
Собрались друзья по зову
Для совета в воскресенье.
Уж давно редактор смелый
И сотрудники газеты
Встречу юного прогресса
Слали грозные ответы;
Уж давно они где можно
Порицали дружным хором
Наше время, век растленный —
И проклятьем и позором
Всё клеймили; в их «Беседе»
Дон-Кихоты тьмы кромешной
Проповедовали с жаром
Аскетизма путь безгрешный,
Дух терпенья и молчанья…
Но теории прекрасной
Тех новейших публицистов
Не внимал наш век ужасный.
И к редактору «Беседы»
Приглашенные собратья
Собрались, чтобы услышать
Акт торжественный проклятья,
Акт проклятья громогласный
Окаянному прогрессу,
Людям нового развитья —
Всем служащим века бесу.
Собралося заседанье
И внимало с умиленьем,
Как редактор, жрец премудрый,
Им читал акт отлученья.
Волоса назад отбросив,
Став с приличной сану позой,
Начал он, сверкнув очами,
Распаленными угрозой:
«Силой правды и закона,
Силой истин всемогущих
Всех, науки и прогресса
Власть открыто признающих,
Мы клянем и к мукам вечным
Абирона и Дафона
Обрекаем их для казни,
Горьких мук, и слез, и стона.
Мы клянем их именами
Ксенофонта и Фаддея,
И отныне и вовеки
Проклинаем, не жалея:
Всюду, где б их ни застали,
Дома, в клубе, в балагане,
За пером, смычком иль кистью,
В министерстве, в ресторане,
Спящих, бодрствующих, пьющих,
Трапезующих, cacando [29],
Недугующих, плененных,
Чуть живых… flebotomando [30].
Проклинаем во всех членах,
В сердце, чреве и глазницах,
В волосах, ногтях и жилах,
В бакенбардах и ресницах…
Всюду их найдет проклятье
И предаст в жилище беса:
Так клянем детей мы блудных
Окаянного прогресса…»
И собратья с дружным плеском
«Так и будет» повторили,
И все подписью формальной
Акт проклятья закрепили.
1860
162. АХ, ГДЕ ТА СТОРОНА?.
Шум, волненье на Парнасе,
На Парнасе все в тревоге,
И, смущенные, толпами,
На совет сбирались боги.
С гор заоблачного Пинда
И с вершины Геликона
Боги мчатся в колесницах
По призыву Аполлона.
Для чего ж богов собранье
На заоблачном Парнасе?
Кто сей смертный, с тусклым взглядом,
Прилетевший на Пегасе?
Кто он — вялый и ленивый,
Неподвижный, как Обломов,
Стал безмолвно и угрюмо,
Окруженный тучей гномов?..
И божественные гости,
Полукругом став у трона,
С нетерпеньем ждали речи
От красавца Аполлона.
И сказал он: «Смертный! молви:
У богов чего ты просишь?
На земле своей далекой
Ты какое званье носишь?»
И ответил смертный: «Русский
Я писатель! На собрата
Приношу донос вам, боги,
И молю вас — в наказанье
С обвиненным будьте строги.
Он, как я, писатель старый,
Издал он роман недавно,
Где сюжет и план рассказа
У меня украл бесславно…
У меня — герой в чахотке,
У него — портрет того же;
У меня — Елена имя,
У него — Елена тоже,
У него все лица также,
Как в моем романе, ходят,
Пьют, болтают, спят и любят…
Наглость эта превосходит
Меры всякие… Вы, боги,
Справедливы были вечно,
И за это преступленье
Вы накажете, конечно».
Смертный смолк… Вот спорят боги,
Шум и говор окрест трона,
Наконец громовый голос
Раздается Аполлона;
«Мы с сестрой своей Минервой
Так решили, смертный! Право
Твое дело, и наказан
Будет недруг твой лукавый.
И за то он, нашей властью,
На театре будет вскоре
Роль купца играть немую
Бессловесно в „Ревизоре“.
Ты же — так как для романа
У тебя нет вновь сюжета —
На казенный счет поедешь
Путешествовать вкруг света.
Верно, лучшее творенье
Ты напишешь на дороге.
Так решаем на Парнасе
Я, Минерва и все боги».
1860