По дороге ветер вольный, а тропы левей
На пригорке сидит девка молодых кровей.
Оренбургский плат повязан по-девичьему,
Кашемировое платье всё на пуговках.
Косоплетка голубая шириной с ладонь.
Лишь один изъян у девки, что нога боса.
Подходил такой-сякой убогий странничек:
«У тебя, должно быть, краля, не скупы братья́.
Берегут тебя, жалеют, по всему видать.
Попроси ты их еще раз сапоги купить».
Отвечала красна девка на такой вопрос:
«По всему видать, что мастер ты отгадывать.
Кашемировое платье дал мне старший брат,
Оренбургский плат мне выдал младший брат.
Одарили, не жалели, и спасибо им.
Полсапожки обещал мне выдать средний брат.
Старший брат-большак в рыбаках слывет,
А меньшой братенник любит плотничать.
Ну, а средний брат —
Всё парад несет,
Всё парад несет,
Всё ружьем трясет.
Думу-думушку
Про себя таит,
Часто пишет мне:
На часах стоит.
Как от этих от часов
Отодвинут мрак,
В середину циферблата
Вторнут красный флаг.
Он горит великой кровью
Из открытых ран,
И показывают стрелки
Ровно на пять стран.
К тем часам идут подчаски,
Часовые вслед,
И часы, старик, заводят
Один раз в сто лет!
Гири спущены
Во сыру землю́,
Бой от этих часов
По всему миру́».
1933
Уже вечерело.
Горело и гасло
В лампадках простых деревянное масло.
Туман поднимался от мертвых болот.
Седая старуха сидит у ворот.
Она — представителем всей старины.
И красные губы ее сожжены —
Дыханием солнца и летней страды,
Дыханьем великой и малой воды.
Да здравствует вечер!
Без всяких приманок
Уселись у ног голубые туманы.
Старуха сидит с голубыми гостями,
Старуха своими живет новостями.
И щурится левым, готовым ослепнуть,
И рот раскрывает великолепный.
И падает слово, как дерево, глухо.
Какую запевку заводишь, старуха,
Былину какую вечерней порой?
«…Мой сын — Громов Павел — великий герой.
Всемирная песня поется о нем,
Как шел он, лютуя мечом и огнем!
Он (плечи — что двери!) гремел на Дону,
И пыль от похода затмила луну!
Железный нагрудник — радетель отваг,
Папаха — вся в звездах, и конь — аргамак!
Конь гнется, что ива, в четыре дуги…
„Где Громов?“ — истошно кричали враги.
Светящейся саблей, булатной, кривой,
Ответил им Пашка — орел боевой.
„Эй, дьяволы, — крикнул, пришпорив коня,
Вы знаете притчи получше меня.
Известно ль дроздовцам, что лед не сластит
Блоха не глаголет и рак не свистит?“
Бойцы подивились тогда… Голова!
И приняли бой, повторяя слова:
„Известно ли белым, что лед не сластит,
Блоха не глаголет и рак не свистит?“
И врезались в бой человеческой гущей,
И кровь завертелась сильнее бегущих.
И падали люди, как падают камни.
…Где нынче идет он, далекий и давний,
С блестящим наганом и плеткой витою?..»
Старуха встает надмогильной плитою.
Туманы и тучи идут наравне,
И стелется песня по красной стране.
1933