По утрам, целуясь с солнышком,
небеса крылами меряя,
я парю орлом-воробушком
над тобой, моя Империя.
Озирая территорию,
кувыркаюсь в атмосфере я.
Я люблю твою историю,
я люблю тебя, Империя.
Воевали нам колонии
Ермаки, А.П.Ермоловы,
в Адыгее и Полонии
нерусям рубили головы.
Завелись поля не куцые
у великой русской нации,
но случилась революция -
и пошла ассимиляция.
Побраталась Русь с ордынцами,
получилась Эсэсэрия.
Я люблю тебя, Империя.
Я люблю тебя, Империя.
Судьбы нас сплотили общие,
слитным хором петь заставили,
пели мы, а руки отчие
били нас и раком ставили.
Были радостные звери мы -
стали скользкие рептилии.
Я люблю тебя, Империя,
царство грязи и насилия.
Расфуфыренная, гадкая,
видишь, как младенец хнычу я,
глядя на твое закатное,
обреченное величие.
Вот придёт японец с роботом,
немец прибежит с компьютером,
выжрут шнапс - и с диким гоготом
по кусочкам разберут тебя.
И тогда к чертям собачьим я
разгрызу себе артерии
и полягу сдутым мячиком
на развалинах Империи.
Чушь! К чертям! Прости мне, Родина,
всплеск минутного неверия.
Я люблю тебя, Империя!
Я люблю тебя. Империя!
На грязюках на болотистых,
где одни лягушки квакали,
всходят пурпурные лотосы,
а меж них шныряют цапели.
Где паслись утята гадкие,
нынче бьют крылами лебеди.
Стали девки наши сладкие
со спины, с боков и спереди.
Проходя-бредя столицею,
я нет-нет - и дерну за косу
то киргизку круглолицую,
то грузинку круглозадую.
И не важно, что по-прежнему
не везёт девчонкам с мордами,
зато души стали нежными,
зато груди стали твёрдыми.
В юных бошках мысли роются,
молодёжь прилежно учится.
Мы построим, что построится,
мы получим, что получится.
А получится, уверен я,
развесёлая мистерия.
Я люблю тебя, Империя.
Я люблю тебя, Империя.
Тот, кто с генитальным имплантантом
по земле идет, собой гордясь,
будь он хоть дистрофом, хоть Атлантом,
с женщиной шутя вступает в связь.
Не боится он, что не восстанет
в нужный миг задумчивый гордец
и что от работы он не устанет
на второй минуте молодец.
Не боится он, что от виагры
кровь из носа хлынет даме в глаз,
что, как от поэта Пеленягрэ,
убежит супруга на Кавказ.
Он не человек уже, а киборг,
даму в смерть он может удолбить.
Будь я дамой и имей я выбор,
я не стал бы киборгов любить.
Нет в таком долбилове интриги,
нету в этом счастья, пацаны,
нежности волшебнейшие миги
нам в минуты слабости даны.
Женщина на сморщенный твой хобот
поглядит и скажет: «Жалкота!», --
а потом начнет губами трогать,
и не выпускает изо рта.
Как молитву шепчешь: «Зайка, ну же!» --
обращаясь к спящему во рту,
а тому не хочется наружу,
он спугнуть боится красоту
и лежит, мерзавец, затаившись,
и подруга, чмокая губой,
тихо засыпает, утомившись,
прекратив нелегкий спор с судьбой.
И вот тут внезапно понимаешь
силу человеческой любви,
и из губ любимой вынимаешь
свой бум-бум, набухший от крови.
Пробормочет милая спросонок:
«Гиви, хватит, почему не спишь?» --
но уткнувшись в груди, как ребенок,
ты ошибку эту ей простишь.
Потому, наверно, не хочу я
вставить генитальный имплантант,
что бесчеловечность в этом чую,
что не киборг я и не мутант.
Пусть металлом мне заменят кости,
пусть вкачают в мышцы поролон,
но про бумбо думать даже бросьте,
мне живым и жалким нужен он.
