Мы вновь повернули на запад.
Таков был средь ночи приказ
Жестоких небес, адмирала
И муз, вдохновляющих нас.
Давно ли шумели деревья?
И к смертным слетала весна,
И средь театрального мира
Всходила большая луна:
И вот, снова хмурое море.
Все рушится, тает, как дым,
И гибнут испанские замки
В лазури один за другим.
Не замки, не башни, не залы,
А хижина из тростника.
Не лунные рощи, не пальмы,
Не музыка издалека,
А скудный и гибельный берег,
Безмерно печальный простор,
Суровый пронзительный ветер,
Летящий навстречу нам с гор.
Не грохоты рукоплесканий,
А жалкий наш жребий червя.
Библейские рыбы на ужин,
Немного воды и огня.
О, музы! Корабль отплывает.
Непрочный и медленный он.
А мимо плывут небоскребы,
Качается весь небосклон.
Все ближе и ближе в тумане
Тот берег песчаный, страна,
Где ждет нас прекрасная бедность,
Заслуженная тишина.
Пусть там неразумное сердце
Поучится биться, страдать,
Припомнит о песенном детстве,
Которым учила нас мать.
Пусть сердце подышит поглубже, —
Земную судьбу оценя, —
Возвышенным воздухом бедствий.
Средь бедных ландшафтов храня
Печальную память о небе,
О музыке, о голубке,
Летавшем над маленьким счастьем,
О розе в холодной руке…
Я эти строки посвящаю всем,
Кто перед гневом неба ужасался,
Кто много плакал и ослеп совсем,
Кто с городом прекрасным расставался.
Нас погубил классический мороз
И — север, север — время роковое,
Нас погубили в царстве женских слез
Два платья — черное и голубое.
Нас погубила нежная зима.
Не пламень, не полдневный жар, а холод,
И не свинец в груди, а ты сама,
Твой занесенный снегом дальний город.
Был полон музыки печальной мир,
Когда мы дом навеки покидали,
Когда нас ласточки, как в монастырь,
В изгнанье длительное провожали.
О, как мы плакали, бросая дом!
В сугробах замерзала наша Троя,
И призрачным непрочным мотыльком
Ушел кораблик наш искать покоя.
Но нам нигде покоя не найти,
Нам счастья полнокровного дороже
Все бедствия и немощи в пути,
Броди душа по свету, как прохожий.
Броди в своей чудесной нищете,
Средь розовых дубов твоя квартира,
Присматривайся к женской красоте
И слушай, как шумят деревья мира.
Не вечно же вздыхать и плакать нам.
Когда ты будешь снова жить на небе,
Ты с ангельской улыбкой вспомнишь там
Об этом беженском и черном хлебе.
Мы жили, как птицы в лазури,
Мир был, как огромный цветок,
Но черные, черные бури
Нас выбросили на песок,
И скуден был берег спасенья —
Бесплодная вовсе страна,
За громом кораблекрушенья
Торжественная тишина.
И мы с умиленьем взирали
На камень и пепел холмов,
На эти суровые дали
И зелень библейских дубов.
Все переменилось, все стало
Печальным и важным, как смерть.
Шел дождь на прибрежные скалы,
Чернела небесная твердь.
Не музыка, не балерина,
Не розовые облака,
А горести блудного сына
И хижина из тростника.
О, муза, в восторге летаний
Уже ты не будешь опять
Под аплодисменты собраний
Сердца и вниманье пленять.
Как жница над божьей пшеницей,
Ты будешь прилежно, до слез,
Склоняться над каждой страницей,
И будет тяжелым твой воз.
Мир только туманная смена
Трудов, декораций, все — дым:
Сегодня любовная тема,
Прелестные руки и Рим,
А завтра — разлука, могила,
Принц и свинопас — близнецы,
И вечность, как ветер Эсхила,
Колеблет лачуги, дворцы…
Париж. 1932
Какое обилие пищи
И утвари в фермерском доме,
Как лают овчарки на нищих,
Какие волы на соломе.
Но надо вставать с петухами,
Заботиться о винограде
И деньги беречь под замками
Под сенью счастливых Аркадий.
Душа моя, ты — чужестранка,
С твоей ли небесной гордыней
И жить на земле, как служанка,
Быть трудолюбивой рабыней?
Ты в этом хозяйственном мире
Чужая, как роза в амбаре,
Тебя затолкали четыре
Стихии на шумном базаре.
С печальной улыбкой, сквозь слезы
Под фермерские разговоры,
Ты смотришь на тучные лозы,
На зелень дубов и на горы.
Ты знаешь, что здесь мы случайно,
В прелестной, непрочной темнице
Что шорох деревьев и тайна
Небес или тучность пшеницы,
И весь этот мир — только сцена,
Где мы кое-как разыграем
Коротенький фарс и средь тлена
И прелести хрупкой растаем.
