Памир без легенд (рассказы и повести)

Конечно, та степень внимания к своей внешности, которой был одержим Семен Грач, называлась в просторечии франтовством, и не зря за ним твердо укрепилось прозвище "Симочка". И, встретившись с ним на дворе, начзаставы Рыжков насмешливо оглядел его и сказал:

-- Слушай, Симочка, ты чего разрядился? Люди в валенках ездят, а ты--ичижишки!.. Перед кем фасонить собрался?

Грач по природе своей не был обидчив и потому ответил с добродушной самоуверенностью:

-- Фасонить! Ему все фасон! А по-твоему выходит-- на тринадцатую годовщину Красной Армии оборвышем надо ехать?

-- Ну, ну... Разглагольствуй. Знаю я, для какой годовщины ты расфуфырился... Не меня, брат, тебе обманывать! -- снисходительно произнес Рыжков, потому что знал кое-что о безуспешных стремлениях своего помощника к белокурой жене начальника оперчасти той комендатуры, в которую сейчас отправлялся Грач. Застава только из самолюбия гордилась полным отсутствием женщин, а в действительности Рыжков, как и весь вверенный ему личный состав, не скупился на бесплодные мечты о тех местностях, где живут не одни только мужчины. Семьсот километров верхом по горам пришлось бы проехать Рыжкову, чтобы увидеть свою жену. И семьдесят километров вьючной тропы отделяли Грача от белокурой Марьи Степановны, которая, несомненно, была самой задорной из семи женщин, деливших скуку памирской зимы со своими мужьями в пограничной комендатуре.

Грач знал, что никаких особенных торжеств по случаю годовщины Красной Армии в комендатуре не будет. Какие могут быть здесь, на Памире, особенные торжества? Будет скромный парад, будут произнесены речи, он сам скажет приветственную речь от имени своей заставы (конечно, не забыв упомянуть, что на его заставе к сегодняшнему дню девяносто восемь процентов отличников), погрохочет оркестр, вечером в пятидесятый раз пойдет в тесном клубе знаменитая "Сивка", исполняющая в комендатуре должность всех кинофильмов Союза; а после кино будет товарищеский ужин, для которого скупердяй начхоз выделит лишние банки молочных консервов и тайно припасенный бочоночек малосольных огурцов. Но все вместе взятое вынесет этот день из однообразия памирской жизни. Грач ни за что даже самому себе не хотел признаться, что Марья Степановна будет для него далеко не последней частью торжественности этого дня. Этот день придет завтра, а весь сегодняшний день будет отдан переменному аллюру коней по каменистой и узкой тропе.

...В восемь утра Семен Грач в сопровождении шести бойцов выехал из ворот заставы.

Тропа вилась вдоль берега Пянджа. На другой стороне Пянджа бежала такая же тропа, но по ней ездили люди Афганистана. И с той и с другой стороны реки вздымались высочайшие снежные горы, кое-где перерезанные боковыми ущельями. Тропки, убегавшие вверх по этим ущельям, зарываясь в снег, пропадали. Откосы снега падали почти к берегам обмелевшей реки. Тропа была каменистой, мрачной, безлюдной. Изредка долина расширялась, чтобы в конусах выноса боковых речек уместить корявые серые кишлачки. Два-три глинобитных дома, жалкие ветви безлистых тополей, несколько любопытных глаз из-за каменных низких оград--и опять пустынные скалы, камни, обрывы, ворчащие всплески реки. А ведь завтра во всем Союзе--Красные флаги, на площадях--громыхание танков, над ними--гуденье играющих в синеве самолетов, а в беседах командиров--торжественные воспоминания.

-- Товарищ помнач, а баньку в комендатуре нам истопят сегодня? Свою-то мы прогуляем!--спросил боец Ермаков, на рыси догоняя Грача.

Грач обернулся в седле:

-- Поджидают нас, значит, будет. Приедем --и сразу париться!

-- То-то хорошо! Я и то думаю, неловко без баньки. К празднику, да не умывшись!

Ермаков придержал коня и зарысил на прежней дистанции.

Ехали молча. Неудобно на ходу разговаривать, когда едешь цепочкой. Вдоль реки тянул морозный, пронзительный ветер. Ноги Грача ныли от холода, и он начинал жалеть, что поехал не в валенках; ведь ичиги можно бы заложить и в седельную сумку. Переведя коня в шаг, он бросил стремена и болтал ногами.

Так ехали до полудня. Солнце играло на голубых снегах гор. За поворотом тропы показался очередной кишлак. Здесь Грач решил остановиться, позавтракать консервами, подкормить лошадей, обогреться. Но Ермаков первый заметил оживление в кишлаке:

-- Товарищ помнач! Глядите, чего там такое? Будто сумятица. Дехкане, глядите, вон под тем деревом будто бегают, руками машут, что ли?

Грач осадил коня, спешился, вынул бинокль.

-- Правильно, Ермаков! Или скандал, или не знаю что, женщины там и мужчины. А ну-ка, давай в галоп, да приготовься на всякий случай!

Подскакавших бойцов окружили взволнованные дехкане. Под деревом лежал распластавшись окровавленный труп молодого дехканина--председателя сельсовета.

Оборванный старик, отстранив всхлипывающих и голосящих женщин, быстро заговорил:

-- Издрастуй, товарищ начальник. Спасибо, скакал, плохой дела, другой сторона басмач прихадыл, человек, вой, живой сельсовет убивал, баранта брал, ришка-клевер брал, курица брал, чапан, мануфактур, ведро, керосин, лампа, хина, йод тоже брал, теперь половина туда, половина другой сторона пошел...

Помрачнев, Грач начал суровый опрос. Дехкане кричали зараз, хватая себя за грудь, за лоскутья рваной одежды, горячо убеждали бойцов, что они бедняки, вот как плоха их одежда, басмач последнее взял, зачем басмач делал такое?

Уверений не требовалось. Все знали, что жители этого кишлака, сдавленного склонами глухого ущелья, действительно бедняки и что только последнее у них могли отобрать басмачи.

Успокоив толпу, Грач установил, что на кишлак налетела банда человек в пятьдесят...

В том, тридцать первом году на Памире, еще мало исследованном и труднодоступном, пограничники впервые сменили удаленные один от другого на полсотню, а порой на сотню километров гарнизоны сторожевых постов. На памирской границе впервые устанавливались погранзаставы. Басмаческие банды, находя себе лазейки, еще частенько переходили на нашу территорию. Крупные баи--старейшины киргизских родов, бадахшанские феодалы--ханы, представители владетельных каст, распаленные фанатизмом ишаны и халифа, налетая на наши кишлаки, мстили беднякам--дехканам, .изгнавшим их за пределы Советского Бадахшана, в котором все больше строилось школ, открывалось амбулаторий и кооперативов, в котором шла борьба с курением опиума, с малярией, оспой, трахомой и другими болезнями. Посевное зерно, промтовары, сельскохозяйственные орудия, медикаменты, привозимые с севера караванами тяжело завьюченных лошадей и верблюдов, должны были положить конец вековечной нищете обездоленных памирских дехкан. В зимнее время жители каждого приграничного кишлака бережно хранили на складах своих только что открытых кооперативов драгоценные, доставленные за тысячу горных километров грузы, дожидаясь весны, когда в глухих ущельях откроются тропинки, по которым можно будет разослать эти предназначенные для всех горцев грузы в самые отдаленные, самые недоступные верхние кишлачки.

Конечно, бандитам в этом кишлаке было что грабить! Все найденное здесь было разграблено басмачами, И половина банды убралась с добычею за границу. Но, узнав, что в верхнем кишлаке в глиняных ямах хранятся запасы дехканской пшеницы--посевная ссуда, предназначенная для дальних селений,-- половина банды, двадцать пять человек, сунулась туда, наверх, в глубь боковой теснины. Из теснины другого выхода не было. Грач знал свой участок. Теснина упиралась в большой снежный хребет, и была только одна боковая тропка, как подкова, огибавшая этот хребет и выводившая в высокую ледниковую долину за этим хребтом, из которой существовал выход в два соседних ущелья. Подъем по тропке был крут и труден даже в летнее время, но никуда в сторону басмачи не могли бы уйти. Грач решил настичь басмачей в верхнем кишлаке.

-- Повод! -- негромко приказал Грач.-- Приготовиться к бою! Ермаков и Хохлов, в дозор!

-- Вот те и справили баньку...--разочарованно пробурчал Ермаков. И вдруг, радостно, широко ухмыльнувшись, заорал:--А ну, Хохлыч, двигай! Не теряй время, справимся!.. Может, успеем еще в баньку. Даешь!..