Ирано-таджикская поэзия

Именно мистика и рационализм придавали философскую глубину поэзии XIII-XIV веков, двум ее направлениям: философско-дидактическому, апеллировавшему преимущественно к рассудку, и философско-лирическому, обратившемуся к чувству. Первое направление преобладало у Саади, второе – у Джалалиддина Руми, однако в их разножанровом творчестве уживались и переплетались оба эти направления.

Саади прожил долгую жизнь, целое столетие. Как-то он сам сказал, что человеку нужно прожить две жизни: в одной искать, заблуждаться, снова искать, а в другой претворять накопленный опыт. Так он и поступил: первые полвека своей жизни провел в странствиях и исканиях. Когда чингисхановские орды приблизились к его городу, он покинул родной дом и отправился бродить по свету. Где только не побывал Саади: в Аравийской пустыне, в Азербайджане и Сирии, в Египте и Марокко. Он сражался c. крестоносцами, попал в плен, чуть не погиб, но спасся и вновь скитался по городам и пустыням, подвергался бесчисленным опасностям. Одолев все трудности, Саади пожилым человеком вернулся в свой Шираз, владетель которого золотом откупился от монгольских захватчиков. Умудренный опытом, снискавший огромное уважение своими познаниями и стихами, Саади вторые полвека провел, пребывая в покое. Тогда-то он и написал свои знаменитые книги о том, как нужно жить,- прозаическо-иоэтическое собрание новелл «Гулистан» («Цветущий сад») и многочастное маснави – поэму «Бустан» («Плодовый сад»). Казалось бы, он стал претворять свой опыт в жизнь.

Но тут-то и сказался просчет великого поэта. Истина действительно постигается в лишениях и борьбе, как и было в «первой жизни» Саади. Но и для того, чтобы истину эту сделать достоянием людей, нужно проповедовать ее не в состоянии покоя, а в состоянии непрекращающейся борьбы. Однако «вторая жизнь» Саади – это покой, примирение с обстоятельствами, иногда и приспособление к ним. Все это и определило неразрешимые противоречия в этих двух его «учебниках жизни».

То, отражая настроения своей «первой жизни», подкрепляя свои мысли накопленным им самим житейским опытом, он призывает к мужеству, упорству, груду и, главное, к правде, только к правде. То, выражая настроения усталости и стремления к покою, он сбивается на призывы к приспособленчеству, к благочестию, а порой и к хитрости.

Но будем справедливы к великому старцу, шейху, как зовут его на Востоке. В его книгах преобладают идеи мужества и правды, и даже там где он отступает от них, его устами говорит мудрый и многоопытный муж, который, видя, что обух монгольского ига плетью не перешибешь, учит, как обойти, перехитрить врага.

Недаром в 1958 году по решению Всемирного Совета Мира отмечалось семисотлетие со дня завершения Саади работы над «Гулистаном». Человечество благодарно поэту именно за то, что составляет главное в этой книге, и готово простить ему его временные колебания и отступления.

Саади разработал художественную концепцию гуманизма и впервые не только в поэзии на фарси, но и в мировой изящной словесности создал самый термин «гуманизм» («человечность» – «адамийиат»), выразив его в прекрасной поэтической формуле, ставшей всемирно известной в нашу эпоху:

Суфийская поэзия, поднявшая темы и неортодоксального пантеизма, и обличения произвола, выдвинула такого знаменитого дидактика и лирика, как Джалалиддин Руми.

Он был уроженцем Балха (ныне город в Афганистане) и поэтому нередко именуется Джалалиддин Валхи. Отец его к началу монгольского нашествия покинул родной край и перебрался в Малую Азию, в Конийский султанат. Здесь сложился Джалалиддин как поэт, и здесь он основал суфийское братство, прославившись как «Моулаиа» («наш учитель») и «Моуляви» («ученый муж»). Руми – автор газелей и шеститомного «Духовного маснави» – энциклопедии не только его суфийского учения, но и фольклора, поскольку свои поучения поэт основывает на притчах, легендах, баснях, анекдотах и новеллах, в значительной части народного происхождения.

Поэтическая форма у Руми – будь то газель, рубаи, маснави – всегда совершенна. Но если его духовные поучения впечатляющи для приверженцев суфийского вероучения, то притчи и новеллы – это поистине поэтические жемчужины, яркие, блещущие юмором, гармонически сочетающие необычайную отшлифованность и столь же необычайную простоту.

В поучениях Руми сквозь религиозно-мистическую оболочку пробивается мысль об уважении к человеческой личности, о братстве людей и содружестве народов и рас, о сочувствии человеку в беде, о взаимопомощи. В его стихах сквозит презрение к ханжам и святошам. Но в произведениях Руми нет ненависти ко злу, а есть лишь его осуждение, в них нет призыва к активности и борьбе, а звучит призыв к самосовершенствованию. Мотив непротивленчества – слабая сторона творчества поэта. Главный же пафос его поэзии – любовь к людям.

Руми принадлежит не только прошлому. Его высокая поэзия, тонкость и глубина мысли, образная поэтическая система критически осваиваются современными таджикскими и иранскими читателями.

Со временем суфийская поэзия, разработавшая свою поэтику иносказания и символическую стилистику, становилась «модой» и под пером многих авторов-подражателей теряла свою обличительную остроту и страстность личности, взыскующей истины. Остается лишь форма: однако у многих талантливых поэтов она становится средством прикрытия мировоззренческого и социального радикализма.

Двусмысленность, иносказание, зашифрованная символика, заимствованные у суфийской поэтики, начинают господствовать в вольнодумных сочинениях, что особенно ярко сказалось в поэзии XIV века.

Этот век был преисполнен всех ужасов монгольского гнета – вначале наследников Чингисхана, потом Тимура. Уже начиная с XIII века народные массы восставали против монгольского ига: мятежи Махмуда Тараби в 1238 году, сарбадаров («висельников») в 1365 году. Литература долго не могла оправиться от удара и была исполнена лишь мотивов недовольства и душевного смятения. Подлинный протест проявился в литературе лишь в XIV веке, когда стихия народного возмущения выступала преимущественно в форме бунта личности. Для этого времени характерна своеобразная «поэзия протеста», использовавшая суфийскую символику и иносказание, выраженная особенно в жанре газели, кульминация которого проявилась в лирической газели, а более откровенно – в жанре сатиры.

Лирический жанр представляли великий Хафиз, а также Ибн Ямин и Камол Худжанди. Сатирой прославился Убайд Закани.

Хафиз – это поэтический псевдоним; слово «хафиз» означает человека, обладающего хорошей памятью, способного воспроизвести наизусть священную книгу мусульман Коран. Таким и был в молодости поэт из Шираза, чье имя Шамсиддин Мухаммад почти вытеснено его всемирно известным псевдонимом. Чтение наизусть Корана было на Востоке профессией. Ей обучали детей небогатые родители, не имевшие других возможностей обеспечить своих сыновей. О бедности Хафиза в детстве, свидетельствует тот факт, что мальчиком он работал в дрожжевом заведении. Почитался Хафиз в свое время за большие богословские знания, но бессмертную славу одного из крупнейших лириков мира он обрел благодаря своим газелям.

Лирическое, посвященное глубоко личным переживаниям стихотворение получает у поэта иное звучание, становится как бы неким манифестом вольности. И таких газелей у Хафиза много, они-то и определяют непреходящее значение его творчества.

Вслед за Хайямом, разоблачая ханжество и противопоставляя святоше-постнику вольного бродягу (рэнда), забулдыгу, прикидывающегося циником, Хафиз вкрапливает в свои газели строки, дышащие ненавистью к насилию и религиозному обману, по-своему отражая народные настроения протеста, бунта. Это не прямой призыв к восстанию – Хафиз был далек от этого,- по это выражение мятежных настроений в форме личного бунта поэта против мерзостей жизни.