Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

и лебедок! Я ее вижу на фоне чистых

линий Генри Мура и капеллы Роншан.

«Гений чистой красоты» — среди

издерганного, суматошного мира.

Красота очищает мир.

Отсюда планетарность ее славы.

Париж, Лондон, Нью-Йорк выстраивались

в очередь за красотой, за билетами

на Плисецкую.

Как и обычно, мир ошеломляет художник,

ошеломивший свою страну.

Дело не только в балете. Красота спасает

мир. Художник, создавая прекрасное,

преображает мир, создавая очищающую

красоту. Она ошеломительно понятна

на Кубе и в Париже. Ее абрис схож

с летящими египетскими контурами.

Да и зовут ее кратко, как нашу сверстницу

в колготках, и громоподобно, как богиню

или языческую жрицу, — Майя.

* * *

«Что делать страшной красоте,

присевшей на скамью сирени?»

Б. Пастернак

Недоказуем постулат.

Пасть по-плисецки на колени,

когда она в «Анне Карениной»,

закутана в плиссе-гофре,

в гордынь Кардена и Картье,

в самоубийственном смиренье

лиловым пеплом на костре

пред чудищем узкоколейным

о смертном молит колесе?

Художник — даже на коленях —

победоноснее, чем все.

Валитесь в ноги красоте.

Обезоруживает гений —

как безоружно каратэ.

1966

* * *

Слоняюсь под Новосибирском,

где на дорожке к пустырю

прижата камушком записка:

«Прохожий, я тебя люблю!»

Сентиментальность озорницы,

над вами прыснувшей в углу?

Иль просто надо объясниться?

«Прохожий, я тебя люблю!»

Записка, я тебя люблю!

Опушка — я тебя люблю!

Зверюга — я тебя люблю!

Разлука — я тебя люблю!

Детсад — как семь шаров воздушных,

на шейках-ниточках держась.

Куда вас унесет и сдует?

Не знаю, но страшусь за вас.

Как сердце жмет, когда над осенью,

хоть никогда не быть мне с ней,

уносит лодкой восьмивесельной

в затылок ниточку гусей!

Прощающим благодареньем

пройдет деревня на плаву.

Что мне плакучая деревня?

Деревня, я тебя люблю!

И как ремень с латунной пряжкой

на бражном, как античный бог,

на нежном мерине дремавшем

присох осиновый листок.

Коняга, я тебя люблю!

Мне конюх молвит мирозданьем:

«Поэт? Люблю. Пойдем — раздавим...»

Он сам, как осень, во хмелю,

Над пнем склонилась паутина,

в хрустальном зеркале храня

тончайшим срезом волосиным

все годовые кольца пня.

Будь с встречным чудом осторожней...

Я встречным «здравствуй» говорю.

Несешь мне гибель, почтальонша?

Прохожая, тебя люблю!

Прохожая моя планета!

За сумасшедшие пути,

проколотые, как билеты,

поэты с дырочкой в груди.

И как цена боев и риска,

чек, ярлычочек на клею,

к Земле приклеена записка:

«Прохожий, я тебя люблю!»

1967

Тоска

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,

забреду ли в вечернюю деревушку —

будто душу высасывают насосом,

будто тянет вытяжка или вьюшка,

будто что-то случилось или случится —

ниже горла высасывает ключицы.

Или ноет какая вина запущенная?

Или женщину мучил — и вот наказанье?

Сложишь песню — отпустит,

а дальше — пуще.

Показали дорогу, да путь заказали.

Точно тайный горб на груди таскаю —

тоска такая!

Я забыл, какие у тебя волосы,

я забыл, какое твое дыханье,

подари мне прощенье,

коли виновен,

а простивши — опять одари виною...

1967

Не пишется

Я — в кризисе. Душа нема.

«Ни дня без строчки», — друг мой дрочит.

А у меня —

ни дней, ни строчек.

Поля мои лежат в глуши.

Погашены мои заводы.