Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Харбин — особенный город Эго сочетание провинциального уюта с культурными возможностями я оценила позднее, когда из него уехала. И не только потому, что там остались мое детство, ранняя юность. В Харбине действительно было все, что нужно для молодежи; спорт, купание, яхты, поездки на железнодорожные станции, ютившиеся среди зелени сопок с прозрачными речками и ручьями в долинах. Зимою — коньки, сани, салазки, переезды через реку по льду на специальных двухместных санках, которые китайцы отталкивали шестом. На другом берегу ждали маленькие теплые рестораны с пельменями или с пирожками

А университетские балы и маскарады! Совсем как в книжках о старой русской жизни. Но и не только забавы, и не только для молодежи, а еще опера, оперетта, драма, концерты, лекции, библиотеки, прекрасный оркестр летом в парке Железнодорожного собрания. А какие встречались люди! Профессора, писатели, художники, архитекторы — все ведь были выброшены событиями на тот же берег, что и мы. Мы не отдавали себе отчета, как нам повезло в культурном отношении. И все это было доступно, и все мы говорили по-русски, и все мы были равны. Вот именно там, в эмиграции, особенно среди молодежи в школах, в гимназиях, на спортивных площадках, бесклассовое общество получилось само собой. И мы могли учиться. Было у кого и чему, на все вкусы. Например, шитью — у соседки или древним премудростям инков — у соседа. Можно было окончить университет и получить диплом. Только вот Леночка закончила юридический, а работает кельнершей в ресторане, а Павлик теперь инженер, а продает билеты в автобусе «Чурин — Модягоу». Но это пока, может быть, устроится, а потом поедем в Россию. Все жили на «пока», особенно старшее поколение. Что-то должно же случиться, и тогда вернемся домой. А пока не так плохо, на хлеб насущный хватает. Служба заканчивается в два часа, можно отдохнуть, пойти в гости к знакомым или в кино, а то и просто уютно посидеть на скамейке возле «Чурина». Это был большой магазин, у которого в хорошие летние вечера разгуливала молодежь, а пожилые сидели на скамейке и посматривали, кто как одет, как себя ведет и вообще. Вот так и жили, прячась от большого и подчас угрожающего мира. Пока… А там — Бог даст.

На нашей мирной Садовой улице, действительно мирной, даже чьи-то коровы проходили утром и вечером мимо нашего сада. Говорили, что это бывший офицер завел молочную ферму и научил коров поворачиваться и равняться по команде. Так вот, на этой улице, только ближе к центру, находился ХСМЛ (Христианский союз молодых людей), где в свободные дни можно было заниматься спортом, а вечерами уютно сидеть в маленькой дружной компании с рукоделием и слушать чтение вслух. Это Алексей Алексеевич Ачаир (Грызов) [30], бывший казак, поэт, служивший в ХСМЛ секретарем, привлекал «блуждающую» молодежь к свету «Зеленой лампы». После прочтения книги «Братья Чураевы» Гребенщикова [31] (сибиряка, земляка Ачаира) кружок стал называться «Чураевкой». Он разрастался и превратился в настоящую и очень даже требовательную литературную студию. Раз в неделю здесь устраивались открытые вечера; чтение стихов, рояль, пение с эстрады в большом зале. И публика охотно наполняла его. Это был незабываемый мирок, счастливое убежище от тревог о будущем. Мы становились поэтами, писателями, художниками. Нас начали печатать. Нельзя сказать, чтобы стихи нашего кружка отражали окружающее: ни особенности нашего города, ни эмигрантской ностальгии в них почти не было. У нас не могло быть много воспоминаний. Мы жили «теперь» и писали о своих переживаниях и чувствах, которые, как и мы сами, росли и требовали выхода. И самые бурные из нас — изводились:

Так писал девятнадцатилетний Георгий Гранин (Сапрыкин) [32]. Я всегда витала в облаках, не отдавая отчета зависимости от обстоятельств. Но ждала тоже какой-то счастливой перемены, утешаясь привычным, сказочным миром воображения. Одно из моих первых стихотворений, имевшее успех у публики, вероятно такой же мечтательной, как и я, могло быть написано какой-нибудь романтической девушкой из прошлого века в благополучном уединении дворянского поместья.

Здесь, конечно, не обязательно видеть эмигрантскую трагедию. Может быть, просто девушку не пригласили на бал. Тоже обидно! Жажда перемены и разочарование свойственны юности вообще. И может быть, наши занятия поэзией и собственными мечтами и переживаниями вместе с радостью приносили боль. Вероятно, из-за несоответствия нашего беспомощного положения и тех прекрасных горизонтов, что нам приоткрывались, но были недостижимы, мы становились чувствительны и легко ранимы, теряли равновесие. Я думаю, правильно сказал Николай Петерец [33], один из поэтов нашего кружка, что Гранина погубила поэзия. И недаром Валерий Перелешин [34], более всех нас преуспевший на поэтическом поприще, напомнил мне фразу, сказанную мной когда-то: «Больно ранит красота».

Не все из нас соглашались ждать счастья в виде рыцаря, а также уговаривать себя «быть всегда и всем довольной». Нарастало беспокойство. Требовались действие, борьба. Но с кем? «Нет настоящего друга, и врага настоящего нет…» — писал наш поэт Николай Щеголев [35]. Начинались разговоры о каких-то политических партиях, спасительных движениях. Споры, грызня между друзьями. Вера наших уставших родителей в возвращение на родину все больше покрывалась туманом. И на смену пришли фантастические идеи ехать в разные Парагвай, Уругвай. Чем дальше — тем лучше. Туда, где ждет новая жизнь, возможность применить накопленные силы. «Может быть, где-то возле Огненной Земли…» — как пел Вертинский. И все же в одном из стихотворений Георгий Гранин догадывается: