Привел я письмо приятеля без искажения,
Несмотря на его неделикатные выражения.
Что с него взять? Разумная голова,
Но дипломатией не занимался от века.
Пусть господин Матайя не обидится на слова
Простого русского человека.
И опять же тому сам Матайя виной,
Что взамен громового политического эха
– Уж такой мы народ озорной! –
От нас ответ получился иной:
Веселый гул презрительного смеха!
Матайя, уповая на англо-французскую подачку,
Изобразил из себя комнатную собачку,
Лающую на советского рабочего и мужика
Издалека:
«Тяв! Тяв! Тяв! Вот я какая злая!
Тяв! Тяв! Тяв! Свою барыню спасла я!
Тяв! Тяв! Тяв! Большевики заполонили Вену!
Тяв! Тяв! Тяв! Клевещу за любую цену!
Тяв! Тяв! Тяв!» И на барыню – глазок:
Не тявкнуть ли еще разок?
И вдруг что есть мочи завизжала.
Чья-то нога ей хвост прижала.
«Не тявкай, черт тебя побери!
Нет на тебя проказы!
Большевики от австрийских заводов, смотри,
Из-за тебя отнимают назад свои заказы.
Какие ты, Матайя, сочиняешь страсти,
Размотай тебя всего на части?»
Сжалась болонка, от страху чуть дыша.
Англо-французская барыня не дала ей ни шиша.
Не то чтоб у австрийской болонки был голос не звонок,
И не виляла б она хвостом, если скажут: «виляй!»
Но у матайиной барыни этих самых болонок –
Хоть отбавляй!
Держит она их в черном теле.
Чего с ними цацкаться в самом деле?
Австрийское министерство иностранных дел взяло обратно все выдвинутые господином Матайя против СССР обвинения.
Советский поверенный в делах Коцюбинский в связи с этим сообщил, что советское правительство считает инцидент исчерпанным.
Конец спору.
Попал я, как говорится, «к шапочному разбору».
Оказывается, Матайя «по неосторожности»
Говорил как о «факте» – о «фактической возможности».
Теперь признаньем, что «возможность» не «факт»,
Восстановлен нарушенный такт.
Я со своей стороны приватно
И деликатно-деликатно
Выскажу свою точку зрения:
«Инцидент исчерпан»… до его повторения.
Привет дорогим гостям, немецким рабочим, приехавшим к нам убедиться в несостоятельности противосоветской клеветы, распространяемой буржуями и их подголосками.
Мы пережили ряд отчаянных годин
В огне войны, в кольце блокады.
Отпрянули от нас проученные гады.
Но мы не вырвались досель на миг один
Из подлых, липких паутин
Зло-клеветнической осады.
Давясь отравленной слюной,
Клевещут «господа». Но особливо звонок
Лай клеветнический, протяжно-заливной,
Их пуделей ручных и комнатных болонок.
Беззубый Каутский, чьи мутные зрачки
Затмила ненависть, брюзжит и брызжет ядом
И ставит желтые, фальшивые очки
Пред пролетарским зорким взглядом.
Товарищи! Ваш взор теперь не затемнен.
Соединило нас общение живое.
Смотрите, сколько лиц под заревом знамен!
Да будет же двойным позором заклеймен,
Кто где-то в эти дни исходит в диком вое!
Смотрите, с радостью доверчивой какой
Встречает братски вас рабочая столица!
Сжимая сотни рук мозолистой рукой,
С ответной ласкою вглядитесь в эти лица!
Смотрите им в глаза, прислушайтесь к словам.
Правдивы – каждый взгляд и каждое их слово!
Здесь нет коварства, лжи, испуга, рук по швам.
Герои двух фронтов навстречу вышли вам,
Вчера – военного, сегодня – трудового.
Бойцы, свершившие в грядущее пролом,
Вот кто мишенью стал для бешеных нападок
Всей банды хищников, чьи помыслы – в былом,
И трупы чьи сметет железным помелом
Коммунистический порядок!
Друг, милый друг!.. Давно ль?.. Так ясно вспоминаю:
Агитку настрочив в один присест,
Я врангельский тебе читаю «Манифест»:
«Ихь фанге ан. Я нашинаю».
Как над противником смеялись мы вдвоем!
«Ихь фанге ан!.. Ну до чего ж похоже!»
Ты весь сиял: «У нас среди бойцов – подъем.
Через недели две мы „нашинаем“ тоже!»
Потом… мы на море смотрели в телескоп.
«Что? Видно врангельцев?» – «Не видно. Убежали».
Железною рукой в советские скрижали
Вписал ты «Красный Перекоп»!
И вот… нежданно-роковое
Свершилось что-то… Не пойму.
Я к мертвому лицу склоняюсь твоему
И вижу пред собой… лицо живое!
Стыдливо-целомудренный герой…
Твой образ вдохновит не одного поэта.
А я… Дрожит рука… И строк неровный строй
Срывается… И скорбных мыслей рой
Нет сил облечь в слова прощального привета!..
