(Гром, молния, мастер боди-арта превращается в плоский грязный унитаз допотопной конструкции и улетает в сторону Чечни. Его модель лежит, скрючившись, на полу и горько плачет.)
Гниение и смерть всегда сопровождают
цветение и жизнь, но сколько – охереть! –
в искусстве говнюков, всех тех, что утверждают,
что жизнь – она и есть гниение и смерть.
Но что такое смерть? Всего одно мгновенье,
и жить – всегда длинней, чем хлоп – и умереть.
Лишь мудаки живут для скорби и гниенья,
повсюду мнится им гниение и смерть.
Мне почему не люб поэт Иосиф Бродский?
И внятен, и умен, и от властей страдал,
но вечное нытье и взгляд его уродский
на таинства любви – в гробу я их видал.
А сколько их таких угрюмых мини-бродских
и в прозе, и в стихах, и в песнях типа рок!
Милей мне голый раж увеселений скотских,
поющий Филиппок и жидкий юморок.
Однажды я был зван на вечерок поэтов,
стишонки – так себе, зато огонь, задор!
а поэтески там показывали ЭТО –
я хохотал до слез, хоть слышал полный вздор.
Веселый дурачок и выспренный зануда,
кого из них двоих решишь ты предпочесть?
Да предпочти меня и Орден наш, покуда
мы живы и творим, пока мы дышим здесь.
Я часто вижу сон: Амур подвис на небе,
и член его с небес свисает, словно жердь,
а на Земле, с косой, на сжатом в скирды хлебе,
сосет его конец оскаленная Смерть.
Человек он был гадкий, поэт никудышний,
а вот помер – и как-то взгрустнулось о нем.
Значит, вона как распорядился Всевышний,
во как парня накрыло глаголом времен.
Помню, ездили как-то мы с ним к Пеликану
в город Пушкино, вроде бы как на пикник,
и дружок мой с собой прихватил обезьяну,
англичанку по имени мисс Браунсвик.
Англичанка Максимушку очень боялась,
трепетала, юлила и жалась к нему,
на Россию смотрела в окно, умилялась,
а чему умиляться-то там, не пойму:
зачушкованные всякой дрянью откосы,
трубы, грязные стены депо и цехов,
и на станциях люди – пьянтосы, обсосы,
в общем, чудная почва для русских стихов.
Вот под это мой кореш Максим Новиковский
англичанку развел: что, мол, русский поэт,
типа Бродский второй или, там, Маяковский,
что приюта душе его сумрачной нет,
и при первой же встрече ее отсарначил
как сорвавшийся на берег пьяный матрос.
Эту леди никто, как Максимка, не фачил
(извините за рифму: согласен, говно-с).
В общем, прибыли мы на пикник к Пеликану
(он тогда еще не был известным певцом).
То и дело Максим посылал обезьяну
сигареток стрельнуть и в ларек за винцом.
Англичанка же бздела на улицу выйти,
и по-русски не знала, и страшно одной,
но Максимка толкал ее в тити и мити
и орал: «Что, коза, надоело со мной?»
Вся компания, сдерживаясь, хохотала –
это было смешно, хоть Максимка был гад.
А потом вообще всем все по фигу стало,
а потом электричка везла нас назад.
А потом наш Максим с англичанкой уехал
и прижил в Альбионе дитя от нее,
а потом он обратно в Россию приехал
(что за рифма попалась опять, е-мое).
А потом он пропал, потому что поэты –
вообще никакие – не стали нужны.
А теперь вот его и физически нету.
Ну а я жив-здоров, я любимец страны.
По идее, не он – я скопытиться должен,
настоящий поэт должен быстро сгорать.
Но на все эти штампы прибор мой положен.
Я понятно сказал? Не хочу умирать!
Пусть уроды и бездари дохнут от злости,
а такие, как я, ублажают народ.
Упокойся же с миром, Максим Новиковский,
ты отличный был парень, хотя и урод.
Умер Максим – и …с ним.
Глагол времен, металла звон.
