Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

Буду с нетерпением ждать Вашего ответа. Вы знаете – каждое Ваше письмо для меня большая радость и духовное празднество.

Привет Ольге Александровне и всем Вашим лучшие пожелания!

Сердечно и душевно Вам преданный и глубоко уважающий Вас

Ваш Илья Голенищев-Кутузов

P. S. Мой адрес до конца августа : 48, ulica Dorde Vasingtona, Belgrad; кроме того мне можно писать и на университет: Francuski Seminar. Filosofski fakultet Universitet. И. Г.-К.

(Без даты, вероятно, конец 1938 – начало 1939)

Глубокоуважаемый Вячеслав Иванович,

Разрешите Вам представить и горячо рекомендовать моего приятеля Николая Николаевича Иванова, доктора Парижского и Загребского университетов, историка литературы и искусства etc., etc. Н.Н. в настоящее время лектор русского языка в Лионском университете, где опекает его профессор Пангуйе.

Я писал Вам несколько раз и на различные адреса, но боюсь, что письма мои до Вас не дошли. Посылал Вам также стихи и книги. Весть от Вас была бы для меня большая радость, а радостного в жизни у меня сейчас мало. Не знаю даже, останусь ли в Белграде, – быть может, в самом скором времени принужден буду перебраться в Париж. Дальнейшая судьба моя темна.

Глубоко уважающий Вас и сердечно Вам преданный

Ваш Илья Голенищев-Кутузов

Адрес: Varsavska 29, Belgrad Yugoslavie

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ

КНИГИ И ЛЮДИ (Новые стихи)

…о трех новых поэтических сборниках: «Тишине» Раисы Блох, «Памяти» Ильи Голенищева-Кутузова и «Лебединой карусели» Аллы Головиной… Многое их сближает друг с другом, многое разделяет. Прежде всего отмечу сближающее: все трое, конечно, «провинциалы» (Голенищев-Кутузов и Алла Головина и в буквальном смысле не принадлежат к парижанам). Это значит, что все трое, слава Богу, далеки от парижского трафарета. В их поэзии поэзия не подменена незанимательной автобиографией. И эти трое – отнюдь не весельчаки, но у них достаточно поэтического и человеческого (да, и человеческого) самолюбия, чтобы не пытаться выдавать за искусство всего только жалобы на житейские свои неприятности. Как у всех лириков, в основе их творчества лежит личное переживание, но у них оно творчески переработано, преображено, сделано материалом искусства, а не способом для снискания сочувствия или сожаления. Именно поэтому их поэзия, пусть еще отчасти неопытная, из кустарщины монпарнасского захолустья выводит их в ту истинно столичную область, которая зовется художеством.

Сборнику Голенищева-Кутузова предпослано предисловие Вячеслава Иванова: десять страниц прельстительной прозы, тончайшего словесного узора, который рассматриваешь с восхищением, но, рассмотрев, обнаруживаешь, что как раз о том, о чем следовало, о поэзии Голенищева-Кутузова, не сказано почти ничего существенного.

Впрочем, прав Вячеслав Иванов, отмечая, что Голенищев-Кутузов еще не нашел себя. От огромного большинства современных молодых авторов отличается однако, тем, что поиски эти ведет в литературе, в истории, в философии. Это – существенный его признак, роднящий его со многими символистами, в некотором смысле даже со всеми. Книга его недаром названа «Памятью» – она органически связана с той противоречивой и сложной, во многом порочной, но в основах своих драгоценной культурой, внутренний кризис которой с 1914 года принял оттенок катастрофический, в России особенно, – не потому ли, что предвоенная Россия была самою европейской из европейских стран? Тут, возле этого пункта, хотя и не в м самом, таится для Голенищева-Кутузова некоторая опасность. Не то опасно, что его поэзия тематически и эмоционально близка старой, преимущественно символистской поэзии (и в частности поэзии Вяч. Панова, хотя сам Вячеслав Иванов это и отрицает): эта близость преемственного, а не эпигонского порядка. Старая тематика Голенищевым-Кутузовым переживается глубоко, лично, следственно – в его переживании обновляется, живет сызнова. Опаснее то, что верность отцовской тематике у Голенищева-Кутузова еще соединяется с близостью к отцовской же поэтике, то есть заключает в себе некоторое тормозящее начало. Я говорю «еще», потому что надеюсь на постепенное освобождение молодого поэта от символистской поэтики. На это позволяет надеяться вторая часть книги, в которой символистское наследие уже отчасти переработано. В этой второй части Голенищев-Кутузов как будто уже проще, строже, суше, скупее на слово, чем символисты и чем он сам в первой части. В его книге уже сейчас есть хорошие отрывки и хорошие пьесы («О, как обширен мир», «Заветная песнь», «Офорт» и в особенности «Меланхолия»), но хочется дождаться того времени, когда весь нынешний сборник станет для него как бы гаммами, разыгранными в поэтическом младенчестве. Плохо дело поэта, у которого не было этих гамм. Главная беда огромного большинства парижской молодежи в том, что они не хотели и не хотят учиться.

Если книга Голенищева-Кутузова справедливо названа «Памятью», то книгу Аллы Головиной можно было бы назвать «любопытством».

Из трех поэтов… Раиса Блох, кажется, наименее трудолюбива.

…Для поэзии Голенищева-Кутузова характерна мысль, для Головиной – зрение, для Блох – чувство…

«Возрождение», Париж, 1935, 28 марта.

ЕКАТЕРИНА ТАУБЕР

«ПАМЯТЬ» ИЛЬИ ГОЛЕНИЩЕВА-КУТУЗОВА

Стихи Ильи Голенищева-Кутузова, недавно собранные им в отдельную книжку, весьма далеки от нынешнего поэтического канона. Они как бы совершенно из него выпадают. Быть может, этим можно объяснить те ожесточенные и глубоко несправедливые нападки некоторых критиков, с которыми мы никак согласиться не можем. Слава Богу, давно уже миновали благословенные дни Писарева, и от поэта никто не вправе требовать ни гражданского пафоса, ни модной ныне «монпарнасской скорби». Важно лишь одно – чтобы стихи как можно полнее и ярче отражали личность самого поэта, чтобы они не были им заимствованы у его предшественников.

Отличительной чертой стихов Ильи Голенищева–Кутузова является их мужественность:

восклицает он, не желая поддаваться горькому унынию наших дней и понимая, в отличие от очень многих,

Это приятие мира сквозит даже в самых мрачных стихах. Оно является как бы фоном его книги.

И. Голенищева-Кутузова никак нельзя отнести к «непомнящим родства». Он не отрекается и не отворачивается от «наследия родового». Недаром и книга его названа «Памятью».

Но И. Голенищев-Кутузов не только принимает этот мир. Минутами он просто опьянен каким-то дионисийским восторгом, и тогда душа его, по его собственному выражению,

Отсюда его пристрастие к пышным и торжественным образам, к прекрасным, давно исчезнувшим мирам. «Сады Гесперид» для него реальнее Монпарнаса. Его влекут древние руины вечного города, где «пастух играет на свирели, древней песни позабыв слова».