Триолет
Напрасный сон, неверный миф,
Ты изменил – я убиваю.
Не мудрый эллин – темный скиф,
Напрасный сон, неверный миф –
Ты выдал свой иероглиф,
Ты лебедей покинул стаю.
Напрасный сон, неверный миф,
Ты изменил – я убиваю.
22.VI.1918
ОБЛАКО (Венок сонетов)
1. «Ко мне – глаза, и руки, и сердца…»
Ко мне – глаза, и руки, и сердца.
Все те глаза, что – посмотрев, ослепли,
Сердца, что – отгорев – остыли в пепле,
Те руки, на которых нет кольца.
Мне – те, кто в рабстве волен до конца,
Не унижаясь выкупом из крепли,
Те, чья одежда – черный бархат, креп ли,
Но – траур в честь чужого мертвеца.
Все те, все те, кому равно безгласны
Вражда, любовь, святыни и соблазны,
Они – мои, у нас один закон:
Красивой лжи правдивые обманы.
Нам – только сон, чужой короткий сон —
Все лики, времена, пределы, страны.
2. «Все лики, времена, пределы, страны….»
Все лики, времена, пределы, страны,
Все темные и яркие поля –
Печаля смехом, грустью веселя
Враждебные и дружеские страны.
И те – державы, власти, славы, саны,
И та – раздавленная ими тля –
Вся жалкая и страшная земля,
Исчахнувшая в чаяньи Осанны,
Вся – в мертвой петле смеха и тоски,
Вся – в волчьей хватке благостной руки,
У стен глухих божественной охраны,
Из-под равно дробящей всех доски –
Немые взоры, что уже стеклянны,
Шлют на мои бескрайние поляны.
3. «Шлют на мои бескрайние поляны…»
Шлют на мои бескрайние поляны
Земные дети – нити без узла,
Чужих теней пустые зеркала,
Ничьих богатств чужие караваны –
За взглядом взгляд, приявший все изъяны,
Простивший грех добра и святость зла –
Не два ли знака одного числа? –
Стих за стихом, опалы – диафаны.
И я для них цвету – не отцвету,
Небесный цвет, бесплотный и бесплодный.
И я в свои цветения вплету
Стих за стихом, красивый и холодный.
И я приму от каждого певца
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца.
4. «За взглядом взгляд, как за гонцом гонца…»
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца,
Стремят ко мне те, чьи недвижны веки.
И капли слез, что высохли навеки,
И краски грез художника-слепца,
И перья стрел безрукого стрельца,
Обломки палок бегуна-калеки,
И слабый хруст, и тихий шорох некий –
Ткань моего над ними багреца.
Что быть могло, то с ними уже сталось.
Я – всё, я – всё, я – всё, что им осталось
По милости и щедрости Отца.
И я над ними – в славы ореоле.
И только я, без жалости и боли,
Ни от кого не утаю лица.
5. «Ни от кого не утаю лица…»
Ни от кого не утаю лица.
Мое лицо для всех равно прекрасно.
Оно светло, бездушно и бесстрастно –
Цветок без корня, светоч без светца.
И – нежное, как первый пух птенца,
И легкое – не ветру ли подвластно?
И страшное – не тайне ли причастно?
И крайнее, как узкий серп жнеца.
Отброшено, как свет, на все экраны,
Оно, как тень, приюта лишено.
Придите все, кому всегда темно,
Кому надежд не светят талисманы.
Взгляните все в закрытое окно.
Смотрите все сквозь ясные туманы.
6. «Смотрите все сквозь ясные туманы…»
Смотрите все сквозь ясные туманы,
Сквозь видимую тайны пелену –
На мига закрепленную волну,
На вечности колеблемые планы.
Вонзаются лучи в мои курганы,
Но им мою не тронуть глубину.
И если я в сияниях тону –
Двух тайн я разделяю океаны:
Слияния пронзающих лучей,
Сияния зияющих ночей,
Двух бездн запечатленные арканы.
В пролетах бездн – мой двоесветный серп.
Смотрите все, как бел и ал ущерб,
Как светятся лучей блаженных раны.
7. «Как светятся лучей блаженных раны…»
Как светятся лучей блаженных раны,
Так не светиться язвам страстных стрел.
Ведь лишь луча, что всеедино бел,
Изломы так слепительно багряны.
И алых роз не так дыханья пряны,
Как белых лилий непорочных тел.
И самый острый, тонкий яд – в удел
Дан миндалю, чьи лепестки медвяны.
Поистине, безумье – мудреца
Творит поэтом, делает ребенком.
И в краске расписного леденца,
И в лязге шутовского бубенца –
Как и в венке сонетов самом тонком –
Кровавый выем белого венца.
