Прямо в небо качнул я вскрик свой,
Вскрик сердца, которое в кровоподтеках и в синяках.
Сквозь меня мотоциклы проходят, как лучи иксовые,
И площадь таращит пассажи на моих щеках.
Переулки выкидывают из мгел пригоршнями
Одутловатых верблюдов звенящих вперебой,
А навстречу им улицы ерзают поршнями
И кидают мою душу, пережаренную зазевавшейся судьбой.
Небоскреб выставляет свой живот обвислый,
Топокопытит по рельсам трамвай свой массивный скок,
А у барьера крыш, сквозь рекламные буквы и числа,
Хохочет кроваво электро-электроток.
Выходят из могил освещенных автомобили
И, осклабясь, как индюк, харей смешной,
Они вдруг тяжелыми колокольнями забили
По барабану моей перепонки ушной.
Рвет крыши с домов. Темновато ночеет. Попарно
Врываются кабаки в мой охрипший лоб,
А прямо в пухлое небо, без гудка, бесфонарно,
Громкающий паровоз врезал свой стальной галоп.
Церковь за оградой осторожно привстала на цыпочки,
А двухэтажный флигель присел за небоскреб впопыхах,
Я весь трамваями и автомобилями выпачкан,
Где-где дождеет на всех парах.
Крутень винопьющих за отгородкой стекольной,
Сквозь витрину укусит мой вскрик ваши уши,
Вы заторопите шаги, затрясетесь походкой алкогольной,
Как свежегальванизированная лягушка.
А у прохожих автомобильное выражение. Донельзя
Обваливается штукатурка с души моей,
И взметнулся моего голоса испуганный шмель
задевая за провода сердец все сильней и гудей.
Заводской трубой вычернившееся небо пробило,
Засеменили вело еженочный волторнопассаж
И луна ошалелая, раскалённая добела,
Взвизгнула, пробегая беззвёздный вираж.
Бухнули двери бестолковых часов,
Бодая пространство, разорвали рты.
На сердце железнул навечный засов
И вошли Вы, как будто Вы были ты.
Все тускало, звукало, звякало, ляскало,
Я в кори сплетен, сплетен со всем,
Что посторение, что юнело и тряскало,
Знаете: постаревшая весна высохла совсем?!
Пусть же шаркают по снегу моторы. Некстати
лезет взглядом из язв застекленных за парою муж,
А я всем пропою о моей пьяной матери,
Пляшущей без платья среди забагровевших луж.
Прохожие липнут мухами к клейким
Витринам, где митинг ботинок,
И не надоест подъездным лейкам
Выцеживать зевак в воздух густой, как цинк.
Недоразумения, как параллели, сошлись и разбухли,
Чахотка в нервах подергивающихся проводов,
И я сам не понимаю: у небоскребов изо рта ли, из уха ли
Тянутся шероховатые почерки дымных клубков.
Вспенье трамваев из за угла отвратительныей,
Чем написанная на ремингтоне любовная записка,
А беременная женщина на площади живот пронзительный
Вываливает в неуклюжие руки толпящегося писка.
Кинематографы окровянили свои беззубые пасти
И глотают дверями и окнами зазевавшихся всех,
А я вяжу чулок моего неконченного счастья,
Бездумно на рельсы трамвая сев.
Москва, 1913 г.
Хребтом и обличьем зачем стал подобен коню,
Хребтом и обличьем зачем стал подобен коню,
Кому ты так ржешь и смотришь сердито?
Я дерзких красавиц давно уж люблю,
Я дерзких красавиц давно уж люблю,
И вот обменил я стопу на копыто.
У девушек нет таких странных причуд,
У девушек нет таких странных причуд,
Им ветреный отрок милее.
Здесь девы холодные сердцем живут,
Здесь девы холодные сердцем живут,
То дщери великой ГИЛЕИ.
ГИЛЕИ великой знакомо мне имя,
ГИЛЕИ великой знакомо мне имя,
Но зачем ты оставил свой плащ и штаны?
Мы предстанем перед ними,
Мы предстанем перед ними,
Как степные скакуны.
Сколько ж вас, кому охотней,
Борис, Борис,
Сколько ж вас, кому охотней
Жребий конский, не людской?
Семь могучих оборотней,
Товарищ и друг,
Семь могучих оборотней —
Нас, снедаемых тоской.