Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

лишь зажмурюсь —

в чугунных ночах,

точно рыбы на сквородках,

пляшут женщины и кричат!

Третью ночь, как Костров пьет.

И ночами зовет с обрыва.

И к нему

является

рыба

чудо-юдо озерных вод!

«Рыба,

летучая рыба, с гневным лицом мадонны,

с плавниками, белыми, как свистят паровозы,

рыба,

Рива тебя звали,

золотая Риза,

Ривка, либо как-нибудь еще,

с обрывком

колючки проволоки или рыболовным крючком

в верхней губе, рыба,

рыба боли и печали,

прости меня,

прокляни,

но что-нибудь ответь...»

Ничего не отвечает рыба.

Тихо.

Озеро приграничное.

Три сосны.

Изумленнейшее хранилище

жизни, облака, вышины.

Бирман 1941, Румер 1902, Бойко оба 1933.

1965

Стансы

Закарпатский лейтенант,

на плечах твоих погоны,

точно срезы по наклону

свежеспиленно слепят.

Не приносят новостей

твои новые хирурги,

век отпиливает руки,

если кверху их воздеть!

Если вскинуть к небесам

восхищенные ладони —

«Он сдается!» — задолдонят,

или скажут — «диверсант»...

Оттого-то лейтенант

точно трещина на сердце —

что соседи милосердно

принимают за талант.

Из закарпатского дневника

Я служил в листке дивизиона.

Польза от меня дискуссионна.

Я вел письма, правил опечатки.

Кто только в газету не писал—

горожане, воины, девчата,

отставной начпрод Нравоучатов...

Я всему признательно внимал.

Мне писалось. Начались ученья.

Мчались дни.

Получились строчки о Шевченко.

Опубликовали. Вот они:

Сквозь строй

И снится страшный сон Тарасу.

Кусищем воющего мяса

сквозь толпы, улицы,

гримасы,

сквозь жизнь, под барабанный вой,

сквозь строй ведут его, сквозь строй!

Ведут под коллективный вой;

«Кто плохо бьет — самих сквозь строй».

Спиной он чувствует удары:

Правофланговый бьет удало.

Друзей усердных слышит глас;

«Прости, старик, не мы — так нас».

За что ты бьешь, дурак господен?

За то, что век твой безысходен!

Жена родила дурачка.

Кругом долги. И жизнь тяжка.

А ты за что, царек отечный?

За веру, что ли, за отечество?

За то, что перепил, видать?

И со страной не совладать?

А вы, эстет, в салонах куксясь?

(Шпицрутен в правой, в левой — кукиш.)

За что вы столковались с ними?

Что смел я то, что вам не снилось?

«Я понимаю ваши боли,—

сквозь сон он думал,— мелкота,

мне не простите никогда,

что вы бездарны и убоги,

вопит на снеговых заносах

как сердце раненой страны

мое в ударах и занозах

мясное

месиво

спины!

Все ваши боли вымещая,

эпохой сплющенных калек,

люблю вас, люди, и прощаю.

Тебя я не прощаю, век.

Я верю — в будущем, потом...»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Удар. В лицо сапог. Подъем.

1963—1965

* * *

Ты пролетом в моих городках,

ты пролетом

в моих комнатах, баснях про Лондон

и осенних черновиках,

я люблю тебя, мой махаон,

оробевшее чудо бровастое.

«Приготовьте билетики». Баста.

Маханем!

Мало времени, чтоб мельтешить.

Перелетные стонем пронзительно.

Я пролетом в тебе,

моя жизнь!

Мы транзитны.

Дай тепла тебе львовский октябрь,

дай погоды,

прикорни мне щекой на погоны,

беззащитною, как у котят.