Возвращение: Стихотворения

26 декабря 1934 года А. Баркова была арестована по ложному обвинению.

Остановимся подробней на поэтическом дебюте Барковой, на её сборнике «Женщина». Эта книга, как уже говорилось выше, рождалась в самом тесном контакте с жизнью. Но будем помнить и другое: истинная поэзия, отражая действительность, по-особому преобразует её. Искать в поэтическом творчестве прямого слепка с жизни не стоит. Тем более, когда речь идет о такой неукротимой романтической натуре, какой была Анна Баркова.

Так охарактеризовала Баркова в поздних стихах начало своего творчества. На редкость глубокая характеристика!

Желание осилить «тоску, злобу и тьму», неприятие старого звучит во многих стихах первого сборника Барковой. Лирическая героиня предстает здесь нередко как олицетворенное возмездие прошлому. Она — предтеча женщины будущих времен. Осталось совсем немного времени, когда миру будет явлен величавый вид амазонки. Уже слышен топот её коня. Уже в страстном порыве готова броситься под её копыта лирическая героиня Барковой:

В сборнике Барковой «Женщина» было много такого, что давало основание зачислить её в разряд самых горячих ниспровергателей проклятого прошлого. Здесь взрывают церкви и пляшут на кладбище. Здесь идет в освободительный бой красноармейка с красной звездой на рукаве. Здесь прославляется любовь к «красному ткачу» и отвергается любовь «хрупколилейного» принца. И впрямь, как выразился о Барковой один из критиков двадцатых годов, перед нами Жанна д’Арк новой поэзии…

Но вот вопрос. Почему так неприязненно встретила «Женщину» пролеткультовская критика, те, кто, казалось бы, в первую очередь должен был радоваться выходу в свет сборника Барковой? В одном из писем к автору данной статьи Анна Александровна заметила: «Пролеткультовцы приняли в штыки мои стихи (а читал их в Доме печати, том же самом, что сейчас Дом журналистов, А. В. Луначарский 5-го июня 1922 г.). Все обвинения свалились на мою голову: мистицизм, эстетизм, индивидуализм, полнейшая чуждость пролетарской идеологии и, разумеется, „пролетарской“ поэзии.

В защиту мою выступил только покойный Б. Пастернак… Заревые, Огневые, (фамилий их я не помню) усердно громили меня». И далее Баркова дает такую оценку своей ранней поэзии: «Мои писания скорей можно отнести к разряду некоего отвлеченного романтизма той эпохи, эпохи первых лет резолюции, эпохи военного коммунизма».

Вряд ли Баркова права, отрицая влияние пролеткультовцев. Но вместе с тем бесспорен тот факт, что её поэзия далеко выходила за рамки ортодоксальной пролеткультовской эстетики. Слишком много в поэзии Барковой непосредственного, антидогматического, «текучего», чтобы подчиниться готовым схемам жизни и творчества. Через всю книгу «Женщина» проходит мотив внутренней борьбы, раздвоенности лирической героини, которая, отрицая «вечные» чувства, любовь в её прежнем виде, не может в то же время освободиться от груза «прошлых» лет. «Амазонка с грозным оружием» встречается в её стихах с «пугливой женщиной-ребенком». Поэтесса не знает, что делать ей с этим, говоря словами Пастернака, «призраком на разливе души». Она готова пожаловаться на свою слабость, на свое неумение освободиться от плена любовной тоски, делающей ее «маленькой и робкой». Не случайно возникает упрек-обращение к древнегреческой поэтессе Сафо, прародительнице сердечной песни женщины:

Но конец стихотворения выдержан в совсем иной тональности:

Произведений с такими резкими тирадами в сборнике Барковой много. И это не просто черта стиля, а особенность мироощущения поэтессы. Верно говорилось в одной из первых рецензий на сборник «Женщина», принадлежащей перу сотрудника газеты «Рабочий край» С. А. Селянина: «Беспрестанное струение души, непрерывная работа сознания чувствуется в стихах Барковой… Ум и сердце — непрерывные враги… Они ведут постоянную борьбу между собой. Постоянно расходятся в разные стороны. Вместе с началом борьбы ума и сердца начинается восхождение на „Первую Голгофу“» (журнал «Новый быт» (Иваново-Вознесенск), 1922, № 2).

Своеобразной кульминацией в «Женщине» становятся стихи о «русской азиатке», настежь распахнувшей душу простору стихий.

Что стоит за этими торгами с дьяволом? Сатанинская гордость? Бесовское глумление над прошлым? Я думаю, главное не в этом. Оборотной стороной дьявольского начала в «Женщине» становится отчаянное признание невозможности жить без всего того, что так яростно отрицала лирическая героиня Барковой. И, может быть, такое признание было самой большой победой молодой поэтессы. Трагической победой. Минута всепоглощающей страсти обернулась для лирической героини «Женщины» скорбным сознанием «прокаженности». Её ждет казнь за то, что «ложно предтечей себя назвала», что она «должна песнопения страстные песнопеньями вечно сменять». Последнее стихотворение сборника, так и названное — «Прокаженная», кончается словами:

Поэтессой был выбран путь предельного самовыражения. И все это отзывается в самой словесной эстетике поэтического сборника «Женщина». В предисловии к нему А. В. Луначарский особо подчеркивал: «…А. А. Баркова уже выработала свою своеобразную форму, — она почти никогда не прибегает к метру, она любит ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах — терпкая, сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности». Напомнить эти слова Луначарского совершенно необходимо потому, что до сих пор бытует мнение: поэзия Барковой — в плане стилистическом — материя весьма несовершенная. «Какое потрясающее косноязычие!» — услышал я от одного литературоведа, прочитавшего «Женщину». Сказано это было с интонацией осудительной. Да, да — именно косноязычие. Но все дело в том, что стоит за ним. У Барковой в лучших её «косноязычных» стихах мы имеем дело не с поэтической неумелостью, а с сознательным поиском, с желанием выразить новое содержание, новое сложное сознание эпохи. Впрочем, сама автор «Женщины» сказала об этом очень хорошо: