Серебро

Прахом пойди, прежнее!

И права не предъявляй…

Здравствуй, мой сын —

                               свеже-

выпеченный каравай!

Горести — пламенем гордости

начисто все сжег.

Здравствуй, мой сын —

                                остро

выструганный божок!

Здравствуй, из глины красной

новехонький кувшин,

не для вина и лекарства —

                                 для души!

Вот оно — освобожденье!

Сгиньте, дурные сны!

Здравствуй,

               мое отраженье

в ясном зерцале жены!

Как хороша рябины

 раскаленная кисть…

На тебе, жизнь, сына!

На тебе, сыне, жизнь!

Ждали снега — 

выпал дождь.

Ждали сына —

 вышла дочь.

Хочешь правды?

На, вкуси —

в дочку спрятался

сын!

Долгой почтой

из глубин

в дочке — точно! —

будет сын.

Будет синим

жизни луг.

Дважды сыном

будет внук!

Будущее умещается

в метр мягкой фланели.

У него — пара глаз,

две руки

и все остальное —

как у людей.

Будущее будет!

Оно еще маленькое, но

уже — есть.

Держу на руках будущее,

наполняюсь его пульсацией,

воздухом нашего времени

прикармливаю его.

Будущее, будь во что бы то ни стало!

У человечества один выход — дети.

И, как формы для отливки будущего,

мерцают матери в окнах родильных домов.

Год Кабана. И снег

крупнее желудей…

Безумен суток бег.

Качаю колыбель.

Как жернова на мель

нице, кряхтят века…

Качаю колыбель.

Мы — люди, не мука

Тяжел и страшен груз

пиратских кораблей…

А чем я защищусь? —

качаю колыбель.

За стенкою живет

печальный менестрель.

Жаль, ночью не поет…

Качаю колыбель.

Хоть за окном зима,

но робкая форель

в лесном ручье жива.

Качаю колыбель.

Земная ось хрупка,

но тем она цельней,

что я на ней пока-

чиваю колыбель.

Все менее пробел

меж ними. Не моргай —

 земля и колыбель

в одно слились. Качай!

Качаю колыбель —

дитя и всех людей,

людей и всех детей.

Качаю колыбель.

Дочка пахнет жаворонком.

Рождена зимою,

да назло заморозкам

дочка пахнет жаворонком,

клейкою листвою.

Как на вербе-дереве

распускались почки,

а на вечном дереве —

сыновья да дочки.

Стану лицом к северу,

чтоб судьбу задобрить.

Дерево ты, дерево,

возьми меня в садовники!

Чтоб крепчала, дерево,

не боялась ветра

моя дочка — веточка

с яблоком бессмертья.

Дерево могучее,

из породы вечных,

самое плакучее —

древо Человечества…

Когда судьи страшные

нож приставят к горлышку:

— Ты на что растрачивал

силушку да волюшку?

Я скажу: — Окучивал

дерево редчайшее,

может, и плакучее,

но неувядающее…

Везде проблемы —

                 что в Москве, что в Йемене,

торопятся народы: 

нету времени.

С деньгами лучше.

                  И, свернувши руки кренделем,

сказал художник:

— Ни копейки времени!

Не думай, друг,

                о Нобелевской премии —

валютой платят.

Если б временем…

Нет времени на дружбу —

                         есть на выпивку,

и мастерам перечат кустари.

А если Время наизнанку вывернуть — 

вдруг нету времени

                    у Времени внутри?

Кончается —

как бы литраж бензиновый.

У века — тоже свой метраж.

Дел на три жизни.

                   Сутки не резиновые.

Кто выиграл, кто проиграл — в тираж…

Как жмет в плечах пальто —

                        так и по Гринвичу.

Сыграть «ва банк» иль в «Спортлото»?

Один лишь плюс —

                       что времени нет скрытничать:

так откровенно не жили давно.

Пьем времени расплавленное олово,

а по ночам часы на площадях —

 как бунтарей

                            отрубленные головы

с запекшейся цифирью на усах.

Неумолима гильотина времени.

Я есть один из всех

приговоренных к ней.

С одною просьбой опускаюсь на колени:

— Дай только время

                     вырастить детей!