т.1 Стихотворения и песни

Но эти люди не дали стихам Визбора забыться.

Иногда думается: вернуться бы сейчас в тот далекий шестьдесят первый год, когда сидели мы вдвоем около огромного доисторического магнитофона и рассматривали оранжевые и синие горы на его гуашках, а за окнами летел снег на кустарники у ЦУМа, вернуться и сказать: «Не думай-ка, брат, ни о чем! Разбрасывайся! Пой, пиши, рисуй, играй! Не бойся! Не пропадут твои песни! Не пропадут».

Или еще с его интонацией: «Уже изготовлены пули, что мимо тебя просвистят».

Так что же это за интонация?

Шутили: у Визбора даже гитара смеется! В его голосе искрилось какое-то полускрытое ликование, у него улыбались каждое слово, каждый звук; эта свободно играющая радость окрашивала любую песню, даже грустную. Вечер его памяти в декабре 1984 года (готовили для его живого пятидесятилетия, а вышел — траурный) показал, сколь прочна его популярность. Я не забуду этого гигантского зала: люди словно замерли от переполнявших их слез, но не решались их пролить — такие со сцены неслись ликующие, искрящиеся его песни. А в зале как раз и сидели постаревшие студенты пятидесятых годов, работающая интеллигенция…

Визбор был и остался ее поэтом, выразителем ее душевности, ее судьбы. Нашей судьбы.

Он — поэт товарищества, поэт контакта, поэт тесных человеческих связей. Это чувствуешь, когда сравниваешь его душевную контактность с потаенным одиночеством маленького солдата из песен Окуджавы, который если и скажет: «Возьмемся за руки, друзья…», то тут же и прибавит: «…чтоб не пропасть поодиночке». Или с крутой мятежностью героя песен Высоцкого: тот полагается только на свои силы, а если идет в связке, то опять-таки — потому что смерть его сторожит. А герой Визбора в связке и в цепочке — легко и естественно. Человек с рюкзаком и ледорубом на крутом склоне, на накренившейся палубе, за рулем мчащейся машины, за штурвалом взмывающего самолета — он всегда улыбается. Визбор — это тепло дружеских рук, улыбка солидарности, ликование встречи.

Его символы — тропа, уходящая в туман, тропа, по круче взбирающаяся к солнцу. Его язык — скупые жесты: мужская немногословность, стесняющаяся самой себя, как бы прячущая свою силу. Никакой выспренности, все почти по-домашнему просто: лыжи у печки, качнувшийся вагон, намокшая палатка… Дом на колесах. Романтическая мечта выношена не в воображении джеклондоновского героя, а в сознании реального послевоенного студента из тех самых детей войны, что выжили в страшные годы, выросли на «горбатых улицах», а потом, выучившись, освоив книжные премудрости, закинули за плечи рюкзаки и пошли осваивать эту землю. Визбор с его нехитрыми, покоряющими мелодиями, с его душевностью, с его улыбающимся компанейским обликом — романтик этого поколения. Поэт доблести, выпестованной в нежном и ранимом сердце. Поэт улыбки, в которой из-под уверенности бывалого человека все еще видно потрясение мальчика, глядевшего в глаза войне.

Все это имело смысл — в контексте его эпохи. Эпоха кончилась. Поколение Визбора, удерживавшее юношескую мечтательность, надеялось завещать свою мечту людям будущего, но люди будущего возмечтали о другом. «Крутое» поколение, выбравшее пепси, запело иные песни. С точки зрения нового поколения, не знавшего «общественных взлетов» и не желавшего ничего «принимать на веру», смеющаяся гитара Визбора была не более чем «прикол шестидесятников», мало что значивший в реве мировой эстрады.

И вот внуки… Не думал я, что они подрастут так быстро и что именно их спрос выведет Визбора через каких-нибудь десять-двенадцать лет после его ухода в число самых «поющихся» авторов.

Почему именно Визбор? Или это связано с меняющимся психологическим фоном: с тем, что людей 80-х годов одолела по отношению к шестидесятникам презрительная непримиримость, а у людей 90-х по закону маятника возникла по 60-м ностальгия? «Потерянное» поколение, вышедшее из «эпохи застоя» с остервенелым (и понятным) желанием сокрушить все, что этим «застоем пахнет», в том числе и наследие губошлепов-шестидесятников, все чаще обнаруживает себя среди демократических развалин, а из-за спины уже поднимается новое поколение, для которого свобода (в том числе и свобода взять на прилавке диск Визбора — просто взять и купить, а не рвать из цензурной глотки и не переписывать тайком из верных рук), — эта свобода есть нечто само собой разумеющееся. И вот внуки начинают по-новому ощущать воздух, которым дышали деды, когда тайно вынашивали нынешнюю громкую свободу в тогдашних тихих песнях.

Конечно, до тогдашних страстей внукам — как до лампы. Но, может быть, именно тут и таится секрет того, что именно Визбор за пределами тогдашней «борьбы» оказывается самым «поющимся». Положим, Визбор легко вписывается в обязательные лейтмотивы своего времени, а Окуджава и Высоцкий с этими лейтмотивами воюют. Визбор пишет в 1956 году: «Мы учимся уверенно любого бить врага», в 1959-м: «Коммунизм возводить молодым», в 1970-м сравнивает стадион с «полем битвы», а в 1974-м славит «кожаную кепку, маузер в руке».

Люди следующего поколения, выломившиеся из комиссарских мифов и ушедшие в «глухую нетовщину», искали у отцов совсем другого. Они и у Окуджавы подхватывали не патетику «пыльных шлемов», а иронию «песенок протеста» (как с неподдельной аристократической невозмутимостью определил свой жанр сам автор «Леньки Королева»). О Высоцком и говорить нечего: весь из ярости состоит, из бунта.

А тут — никакого «протеста»:

и идет на этом пейзаже солнечный, рыжий герой — ни на что не намекает, просто песенку поет.

На ЧТО «не намекает»?

На то самое, с чем яростно воюет Высоцкий и через что с брезгливостью «переступает» Окуджава: на тупость, глупость, косность человеческую. На то, о чем и сам Визбор в тяжкую минуту говорит (с улыбкой «солнечного клоуна»… и между прочим цитируя великий фильм, в котором были предвещаны шестидесятники):

Первопроходцев убивают. Поэтому их часто воображают в облике тяжелых воинов, ощетиненных оружием, проламывающихся сквозь дебри. А первопроходец-то идет — как по облаку. Иначе он недалеко уйдет. По его следу движутся тяжелые воины, а он — разведчик, вестник — летит на крыльях.

И память о нем остается — легкая, «вечная», освобожденная и от «обязательных лейтмотивов», и от непременного против них «протеста».

Как солнечный зайчик, бежит по черной земле. И песня у него — легкая.

Первопропевец.

П. Аннинский

1. Охотный ряд (1951–1961)

МАДАГАСКАР