ОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ
Баллада («Не был брошен женщиной любимой…») [132]
Не был брошен женщиной любимой,
Никого из близких не терял,
Бури, войны — проходили мимо,
Был здоров, хоть от рожденья вял.
Так. Но это просто и печально…
Стал ему весь белый свет не мил…
Может быть, и трудно жить нормально.
Может быть, он никогда не жил.
Вечерело. Он сидел без света,
Замечтавшись, Бог весть, отчего,
Скомканная старая газета
Шелестела под ногой его.
«Завтра будет интересный номер…»
И дрожала желтая рука —
«Все прочтут: Иван Иваныч помер,
Застрелился… Вспомнят чудака…
Скажут: как непостижимо это,
Жаль, ушел, а славный был такой…»
И касались пальцы пистолета,
Приучались к стали ледяной.
И уже глаза его темнели…
«Надо кончить». — И готов заряд…
А в стене у незаметной щели
Любопытствовал холодный взгляд…
«Ну, пора!» И не дрожало дуло —
Пуля в сердце. — Кончены дела.
И по телу тихому скользнула
Взгляда неотрывного игла…
…Я, свидетель, с темным искушеньем
Видевший, как просто умирать,
Я бы мог естественным движеньем
Эту волю к смерти оборвать.
«Приди ко мне и ласковый, и милый…» [133]
Приди ко мне и ласковый, и милый,
И разгони несметную печаль.
В заветный час, когда угаснут силы,
Разочарует ветреная даль.
Я только часть земной, убогой скуки,
Зерно любви, звено меж двух миров,
Я только горсть испепеленной муки,
Осколок духа и обрывки снов.
От гордых строф об истине, о сути,
О горнем свете, о больших делах
В гробу души осталась капля мути,
Песчинки слов и суеверный страх.
Я изменил… Но вновь вернулся к лире
Опоре жизни и основе сил —
И вот брожу один в подлунном мире,
Как некогда Орфей в аду бродил.
Сгорают дни — глубокие, как ночи,
Проходят ночи — легкие, как свет…
Час от часу коварней и жесточе
Горят огни… А Эвридики нет.
«Мне сегодня грустно отчего-то…» [134]
Мне сегодня грустно отчего-то —
День как день, а на душе темно.
Осени сусальной позолота
Просится, нескромная, в окно.
Не уйти. И веки опускаю —
Не печалить мира Твоего.
Господи, я ничего не знаю
И не обещаю ничего.
Только праведники и безумцы,
Только мученики и творцы,
Изуверы или вольнодумцы,
Или безрассудные борцы,
Только те, которым в мире грубом
Цель дана — стихами не живут,
Я же одиноким однолюбом
В мир пришел и цепенею тут.
Я живу в неосвещенной келье,
В темной гуще девственных лесов,
И мое нелегкое веселье
Процвело отчаяньем стихов.
Качества высокого волненье
Вдохновеньем кто-то назовет.
Господи, вдохни ж успокоенье
От немилых и тугих забот.
Или ты в тумане мирозданья
Так решил — и кроток, и суров —
Чтобы мне и впрямь до окончанья
Холодеть от горестных стихов?
«Мне о любви не говорить, не петь…» [135]
Мне о любви не говорить, не петь,
Но руки сжать и, уронив на руки
Пылающую голову, сидеть,
Перегорать отчаяньем разлуки.
Но мочи нет. И ты опять близка —
О сокрушающая близость эта…
Как дуновенье ветра у виска,
Прикосновенье благостного света.
Я разобью упрямую свирель,
В тебя уйду от звуков, снов и знаков.
…Моя Россия! о тебе ль
Мне петь, и говорить, и плакать?..
НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ [136]
Chartreuse(«Мохнатые ели — монахи…») [137]
Мохнатые ели — монахи
Не зябнут от северной бизы —
Поверх власяницы-рубахи
На них серебристые ризы…
Могучие ветки застыли,
Как руки, поднявшись в молитве,
А ветер им шепчет о были,
А ветер поет им о битве…
Средь них прохожу, точно в храме,
Забыты сомненья и страхи…
Чу, здесь говорят с небесами
Суровые ели-монахи.
Belmont, 19/I <19>17
Северное слово («Оно пронесется, как топот…») [138]
Оно пронесется, как топот,
Как шелест весенних полей,
Как моря далекого ропот,
Как песня кристальных ночей…
Ему не поверят, как сказке,
Как призраку хрупкой мечты,
Но в поле, как чистые глазки,
Огненные вспыхнут цветы…
Оно пронесется пожаром
И в небе все звезды зажжет,
Ах, светлые крылья недаром
В орлиный срываются лет…
8. III. <19>17
