верлибры

А эта непростая ежедневная строчка, возможно, и не должна быть именно строчкой – написанной набело или набросанной в черновике.

Состояние, когда не пишется, не менее естественное и необходимое для писателя, чем то, обратное ему. В нем зародыши будущих сдвигов и еще неизвестных строк.

* * *

Поэзия, условно говоря, начинается на уровне гипотезы: поэты всегда до конца не доказаны, недоказуемы.

* * *

Стих возникает из тайны – она разворачивает его, как разворачиваются на плане архитектора будущие здания, как разворачиваются деревья на плане природы. Тайна проявляется в стихе, становится очевидной. Тот, кто пробует понять стих вне стиха, выявить тайну, рассекая, олицетворяет шарж: критик с топором.

Сущность стиха не «ядро ореха», но весь орех.

* * *

Cтихотворение – такое, чтобы и не перелистывать, на одной странице, в нескольких строчках: читать – и ощущать потребность начинать сначала, вбирать и всего не вобрать, которое было бы всегда о самом главном, которое бы сосредотачивало, а не перемещало внимание – как сосредотачивает огонь…

* * *

Что такое наследие? Как оно усваивается и как присваивается? Говорили с литовским поэтом Сигитасом Гядой про Оскара Милоша: родился в Белоруссии, жил во Франции, переводил литовских поэтов, сам писал по-французски. Как и на какие части делить его? Чей он: белорусский, литовский, французский? Так же, как и Адам Мицкевич, и белорусский, и литовский, и польский. Ведь они не музейные экспонаты, принадлежащие лишь тем, кто ими владеет. Здесь иное разделение. Мицкевич может принадлежать и полякам, и литовцам, и белорусам, да и не только им. Оскар Милош – также. Дело прежде всего в нас самих: как сумеем мы их усвоить, дело в наших способностях, в нашем духе…

Но – бросается в глаза: Беларусь и для одного, и для другого была именно детством.

* * *

Даже не изобретая новых слов, поэт все равно создает свой словарь. Ценность его не в самих словах, а в их связях, в их ориентированности.

Слова в стихе словно кирпичи или лепестки, но сам стих – нечто цельное: дом или роза. Многие слова в стихотворении складываются в одно большое – в стих.

Слова – та первоматерия, те первоатомы, которые, подчиняясь поэту, оформляются – и в розы, и в кирпичи.

Душа языка – поэт.

* * *

В языке удерживается усилие. Благодаря которому язык – постоянно «языковой», постоянно «именной»: он сам, исходя из себя самого, дает имена всем вещам и явлениям.

Языку нельзя способствовать извне – как подталкивается воз, когда коню тяжко, как кормится из рук собака: усилие должно возникать из глубины. Нереализованное – оно ослабляется, хиреет.

Язык существует усилием.

* * *

Языки граничат не как плоскости, они взаимопроникают своими пазами и выступами, как растопыренные пальцы рук. Они дополняются и толкуются друг другом.

* * *

Исследования биотроников выявляют, что все сущее в природе – листья, деревья, отдельные клетки и целые планеты – обладает собственным энергетическим каркасом.

Энергетическое дерево творчества, с которого иногда в чьи-то руки падают «ньютоновские» яблоки.

* * *

Жанр вытекает из стиля, стиль, конденсируясь, очерчивается в жанр.

* * *

Шероховатости – отнюдь не недостатки. В них зародыши иного, большего измерения. Все значительные идеи, все открытия возникали именно из шероховатостей. В шероховатости стиля, языка, творчества есть какое-то своеобразное преимущество. Припоминается руда, в которой еще остается нечто, кроме уже добытого металла.

* * *

Основа речи – молчание, звучание – утук.

* * *

Тот «одержимый» ген, который заставляет угрей подаваться на нерест в неимоверное странствие – через тысячи вод – в свое море, в свое лоно, ген, который размыкает замкнутое, – время… Как не хватает его в наших разумных, грамотных, правильных стихах!

* * *

Говорим на языке, которого не понимаем. Понимаем только верхний пласт языка, но сам язык как бы замкнут, скрыт, не участвует в разговоре.

Слово имеет силу воздействовать, преобразовывать.

«Я открою тебе сокровенное слово» – название сборника поэзии древнего Вавилона и Ассирии.

Магическая, «заговорная» подоснова языка.

И Богушевич1, и Купала стараются овладеть таким магическим словом (словом-действием, словом-делом) и сожалеют, что не удается. Многие их стихотворения и возникли как жажда такого слова и стремления к нему.

Оно, это недосягаемое слово, и было внутренним содержанием и стимулом всей возрожденческой белорусской поэзии, было ее заклятым волшебным цветком папоротника.

* * *

Когда-то в поисках золота отбрасывали и серебро, и платину, и другие драгоценные металлы. Не происходит ли то же в искусстве? Не отбрасывается ли нечто существенное ради общепринятого, ради привычного и знакомого?

Как известно, многие растения считались сорняками, пока не были открыты их лекарственные свойства.

* * *

Верлибр поднимает то, что теряет традиционный стих. Среди традиционных «стихоопределений» он – реформатор, он – протестант.

* * *

Учил свою тетку Теклю – чтоб выпрямлялась – поднимать и опускать руки: в небо – в землю. Она делает, смеется, повторяет сама себе: в небо – в землю…

Две бездны – земля и небо, в которые человек поднимается и опускается всю свою жизнь.

* * *

Дорога и деревня – основные образы белорусской литературы. Но если раньше дорога впадала в деревню, то теперь скорее наоборот: деревня впадает в дорогу.

* * *

Логика не убеждает. Она как линза: если хочешь, можно с ее помощью увидеть вещи крупнее, чем на самом деле, если хочешь – мельче.

* * *

Один известный филолог убеждал: в русской поэзии был «громкий» период и был «тихий», и в польской поэзии были свои периоды, «измы», и во французской, и только у нас, в белорусской поэзии, ничего такого не было, она всегда была правильная…

Однако «правильной» поэзии не бывает. Правильное – не что иное, как шаблон, схема, чистописание, то, чего не бывает. А то, что бывает, не вписывается в существующий распорядок, нарушается. Но – оно голос, взгляд, явление… Белорусская поэзия, как и всякая иная, значительна как раз своими «неправильностями», амплитудами, «измами».

Река течет «измами», кардиограмма пульсирует «измами», мысль также воплощается «измами». Только канал гордится своей прямолинейностью. Однако он не органичное явление, а проекция прямолинейного мышления.

* * *

Наше наследие все еще существует само по себе, не освещенное нашим всеобщим вниманием и пониманием. Мы вроде бы знаем, где что лежит, что у нас есть, но это не та ступень знания, которая становится фактом и фактором сознания.