Вступает – на диво и смех Сиракузам –
Тиран Дионисий в служители музам:
Он лиру хватает, он пишет стихи;
Но музы не любят тиранов холодных, –
Творит он лишь груды рапсодий негодных,
Исполненных вялой, сухой чепухи.
Читает. В собранье все внемлют с боязнью.
Зевать запретил он под смертною казнью,
Лишь плакать дозволил, а те наконец
Зевоту с таким напряженьем глотают,
Что крупные слезы из глаз выступают,
И, видя те слезы, доволен певец.
Вот, думает, тронул! – Окончилось чтенье.
Кругом восклицанья, хвалы, одобренье:
«Прекрасно!» – И новый служитель камен,
Чтоб выслушать суд знатока просвещенный,
Зовет – и приходит к нему вдохновенный
Творец дифирамбов, поэт – Филоксен.
«Я снова взлетел на парнасские выси
И создал поэму, – сказал Дионисий. –
Прослушай – и мненья не скрой своего!»
И вот – он читает. Тот выслушал строго:
«Что? много ль красот и достоинств?» –
«Не много».
– «А! Ты недоволен. В темницу его!»
Сказал. Отвели Филоксена в темницу,
От взоров поэта сокрыли денницу,
И долго томился несчастный. Но вот
Свободу ему возвращают и снова
Зовут к Дионисию. «Слушай! Готова
Другая поэма, – тут бездна красот».
И новой поэмы, достоинством бедной,
Он слушает чтенье, измученный, бледный,
Мутятся глаза его, хочется спать.
Тот кончил. «Ну что? Хорошо ли» – Ни слова
Ему Филоксен, – отвернулся сурово
И крикнул: «Эй! Стража! В темницу опять!»
Между 1850 и 1856
Вдоль жизни проходя средь терний, я привык
Спокойно попирать колючую дорогу,
Но чувствую в душе невольную тревогу,
Когда вокруг меня колышется цветник,
И девы юные – земные херувимы –
В своих движениях легки, неуловимы,
Живым подобием роскошного венка
Свиваются вокруг поэта-старика,
И зыблющийся круг существ полуэфирных
Ждет песен от меня и свежих звуков лирных,
А я, растерянный, смотрю, боясь дохнуть
Тлетворным холодом на их цветистый путь,
Боюсь на их восторг – невинных душ одежду –
Набросить невзначай угрюмой мысли тень,
Мечту их подломить или измять надежду
И сумраком задеть их восходящий день…
Нет! Нет, не требуйте, цветущие созданья,
От ослабелых струн могучего бряцанья!
Всё поле жизни вам я скоро уступлю,
А сам, как ветеран, уж утомленный битвой,
Безмолвно, с тайною сердечною молитвой,
Вас, дети, трепетной рукой благословлю.
Между 1850 и 1856
В плену у французов – светило Алжира –
Эмир знаменитый. Содержат эмира
Они в Амбуазе, где замка стена
Крепка и надежна, – и пленник, доныне
Летавший на бурном коне по пустыне,
Уныло глядит в амбразуру окна.
И вдруг под окном, как другая денница,
Блестящая юной красою девица
Несется на белом арабском коне,
И взор – коя-нур – этот пламенник мира –
Девицею брошен в окно на эмира, –
И вспыхнула дева, и рдеет в огне.
И завтра опять проезжает, и снова
Взглянула, краснеет. Не надобно слова, –
Тут сердце открыто – смотри и читай!
Упрямится конь, но с отвагою ловкой
Наездница с поднятой гордо головкой
Его укрощает: эмир, замечай!
И смотрит он, смотрит, с улыбкой любуясь,
Как милая скачет, картинно рисуясь;
Блеснул в его взоре невольный привет,
Замеченный ею… Как быстро и круто
Она повернула! – Такая минута
И в сумраке плена для пленника – свет,
Сн сам уже ждет ее завтра, и взгляды
Кидает в окно, в ожиданье отрады,
И светлым явленьем утешен опять;
Но ревностью зоркой подмечена скоро
Цель выездов девы, – и строгость надзора
Спешила немые свиданья прервать.
Эмир с этих пор в заключенье два года
Не мог ее видеть. Когда же свобода
Ему возвратилась, узнал он потом,
Кто та, кем бывал он так радуем, пленный,
И в память ей перстень прислал драгоценный
С исполненным кроткого чувства письмом.
«Хвала тебе, – пишет он, – ангел прелестный!
Аллах да хранит в тебе дар свой небесный –
Святую невинность! – О ангел любви!
Прими без смущенья привет иноверца!
В очах твоих – небо, ночь – в области сердца.
О, будь осторожна, в молитве живи!
О белая горлица! Бел, как лилея,
Твой конь аравийский, но лик твой белее.
Врага берегись: он и вкрадчив и тих,
Но хищен и лют, хоть прикрашен любовью:
Неопытной девы ползя к изголовью,
Он девственных прелестей жаждет твоих.
Змий хочет подкрасться и перси младые
Твои опозорить: отталкивай змия,
Доколе аллах не пошлет, как жену,
Тебя с благодатью к супружеской сени!
Прими этот перстень на память мгновений,
Блеснувших мне радостью чистой в плену.
Пред хитрым соблазном, пред низким обманом –
Сей перстень да будет тебе талисманом!
Сама ль поколеблешься ты – и тогда
Скажи себе: «Нет! Быть хочу непреклонной.
Нет, сердце, ты лжешь; пыл любви незаконной –
Напиток позора и праздник стыда».
И буди – светило домашнего круга,
Хранящая верность супругу супруга!
Будь добрая матерь и чадам упрочь
И радость, и счастье! Когда не забудешь
Священного долга – жить в вечности будешь,
Младая аллаха прекрасная дочь!»
Между 1850 и 1856