Когда мы посетили то,
Что в Англии зовется “ZОО”,
Придя домой и сняв пальто,
Я сразу стал лепить козу.
Коза не думает, как жить,
А просто знай себе живет,
Всегда стараясь ублажить
Снабженный выменем живот.
Я понял тех, кому коза,
А временами и козел
Милей, чем женщин телеса,
Чем пошловатый женский пол.
Но, вздумав нечто полюбить,
Отдаться чьей-то красоте,
Ты это должен пролепить,
Чтоб подчинить своей мечте.
Чтоб сделалась твоя коза
Не тварью, издающей смрад,
Не “через жопу тормоза”,
А королевой козьих стад.
Протокозы янтарный зрак
Господь прорезал, взяв ланцет,
Чтоб нам явилась щель во мрак,
В ту тьму, что отрицает свет.
Простой жизнелюбивый скот,
Видать, не так-то прост, друзья:
Напоминанье он несет
В зрачках о тьме небытия.
Коза несет в своем глазу
Начало и конец времен,
И я, кто изваял козу, –
Я выше, чем Пигмалион.
Вниз головой висит паук
В углу меж печкою и шкафом.
Магистр мучительских наук,
Он в прежней жизни звался графом.
Но точно так же соки пил
Из робкого простонародья.
Господь за это сократил
Его обширные угодья.
Как прежний грозный паладин
Кольчуги пробивал кинжалом –
Мушиных панцирей хитин
Паук прокалывает жалом,
Чтоб только сушь и пустота
Остались громыхать в хитине.
А прежний паладин Креста
Погиб в сраженье при Хиттине.
И Бог сказал ему: “Дрожи,
Болван с мышлением убогим!
Пришел ты человеком в жизнь,
А прожил жизнь членистоногим.
Ты, как мохнатый крестовик,
Всю жизнь сосал чужие соки,
Но вдруг решил, что ты постиг
И Божий промысел высокий.
Ты мог со смердов шкуру драть, –
Чего я тоже не приемлю, –
Но вдруг явился разорять
Ты и мою Святую Землю.
Ты, мною слепленная плоть,
Гордыней смехотворной пучась,
Как я, как истинный Господь,
Дерзал решать чужую участь.
К твоей спине я прикреплю
Всё тот же крест и в новой жизни –
Как знак того, что я скорблю
О всяком глупом фанатизме”.
И вот, повиснув вниз башкой,
Паук с натугой размышляет:
“Любая муха – зверь плохой,
Любая муха озлобляет.
Не вправе оставлять в живых
Я этот род мушиный жалкий
С цветными панцирями их,
С их крылышками и жужжалкой”.
Без колебаний бывший граф
За мух решает все вопросы
И прытко прячется за шкаф
От поднесенной папиросы.
У кота нет ничего заветного
(О жратве не стоит речь вести).
Нет такого лозунга конкретного,
Чтоб на подвиг за него пойти.
Кот нажрется колбасы – и щурится
(Краденой, конечно, колбасы).
Словно у свирепого петлюровца,
Жесткие топорщатся усы.
Словно у матерого бандеровца,
Алчность дремлет в прорезях зрачков.
Даже сытый, он к столу примерится,
Вскочит, хапнет, да и был таков.
Из-за кошки может он поцапаться
С другом романтической поры.
Чем он лучше, например, гестаповца,
Только без ремня и кобуры?
Кошка-мама может хоть повеситься –
Кот ее растлил – и наутек.
Он ведь бессердечнее эсэсовца,
Только без мундира и сапог?
Он потомство настрогал несчетное
И его уже не узнает –
Крайне бездуховное животное,
Кратко называемое “кот”.
Но пусть кот никак не перебесится,
Сгоряча его ты не брани:
Люди тоже сплошь одни эсэсовцы
И в гестапо трудятся они.
Кот живет, пока не окочурится,
По законам общества людей,
Ну а люди сплошь одни петлюровцы
И рабы бандеровских идей.
Суть кота вполне определяется
Тем, как создан человечий мир.
Люди же Петлюре поклоняются
И Степан Бандера – их кумир.
Если всё ж тебе на нервы действует
Кот своею гнусностью мужской,
То тебе охотно посодействуют
Мужики в скорняжной мастерской.
Ты с котом играючи управишься,
“Кис-кис-кис” – и оглушил пинком,
А затем у скорняков появишься
С пыльным шевелящимся мешком.
Выполнят заказ – и ты отчисли им
Гонорар, что прочим не чета,
И слоняйся с видом независимым
В пышной шапке из того кота.
