Злые песни Гийома дю Вентре : Прозаический комментарий к поэтической биографии.

Сблизившись с Люсей в дмитровский период, Юра не только не охладел к ней во время ссылки, но любовь его, несмотря на мучительные переживания разлуки, крепла. Люся стала для него всем: моральной поддержкой, строгим критиком, другом, любовью.

Все лучшее в жизни и в мечтах сосредоточивалось в ней. Он писал ей обо всем, не исключая своих случайных любовных похождений в ссылке, и она, страдая от них, тем не менее понимала, плакала, но прощала, больше всего ценя в нем искренность и зная, что любовь к ней неизменна, что она сметет, уничтожит все препятствия.

Люся пользовалась огромным успехом в писательских, актерских и других столь же высоких кругах. Время шло, ждать конца Юриных странствий становилось все труднее. И тем не менее ей даже в голову не приходила возможность какого-то иного устройства жизни, хотя Юра, отчаиваясь в своем освобождении, неоднократно предлагал ей не считаться с ним, с ужасом вместе с тем от возможности такого решения.

Как-то раз после объяснения с одним «блестящим» во многих отношениях молодым человеком, умолявшим ее стать его женой, она ответила: «Милый мой, я вас очень люблю, но ведь у меня же есть Юра». И у претендента поникла голова, опустились руки: Юру он знал и такой довод был слишком убедительным, чтобы на что-нибудь надеяться…

В это время Люся, окончив аспирантуру, писала диссертацию о драматургии Словацкого. Нетрудно угадать, почему она взяла такую тему: Юра почитал этого поэта так же, как и я.

Я откликнулась на призыв Люси помочь ей и в сорок седьмом году провела у Хотимских три или четыре месяца. Не знаю, какую пользу принесла я ей, хоть она и уверяла, что без моей помощи ей совсем бы не справиться. Но она так владела языком, так понимала все тончайшие оттенки мысли поэта, что, конечно, и без меня бы чудесно справилась.

Общество мое было ей ценно больше всего тем, что можно было говорить о Юре, о том, что он любит, о чем она не могла говорить с родными, которых она очень любила, но которые во многом были ей чужды. Недаром она меня называла своей «ленинградской мамой».

Но вот кончилась война, все чаще говорилось о том, что освободят окончивших срок ссылки…

В 1947 году Юра выехал в Москву. Все мы трое с нетерпением ждали и вместе с тем боялись их встречи. Как-никак прошло десять лет. Письма — письмами, но оба они изменились прежде всего физически. Будут ли они чувствовать при встрече ту же близость, какую чувствовали и о какой мечтали в разлуке?

На этот вопрос ответил мне Юра письмом. «Меня встретила Люся. Я думал, что не дождусь этой минуты, когда смогу обнять ее. Мы сели в машину… и тут я почувствовал, что Люся, правда, моя жена».

Нельзя было и мечтать о том, чтобы Юре устроиться в Москве или Ленинграде. Нашлись знакомые, которые посоветовали Юре оставить неосуществимые мечты о литературном заработке, как они ни восхищались его стихами, его дальнейшими планами. Юрию пришлось опять взяться за «железку». После месяцев ожидания он получил работу инженера-конструктора на вагоностроительном заводе в Калинине.

Началась счастливая, но мучительная жизнь: Люся — в Москве, Юра — в Калинине. По пятницам ночью Юра едет в Москву, остается на субботу и в воскресенье вечером возвращается, чтобы, не поспав, сразу взяться за работу на заводе. И тем не менее — везде есть хорошие люди — ему прощали, даже ценили его работоспособность, да и любили его как хорошего человека.

Отпуск свой Люся провела в Калинине. Жили они в светлой, почти» лишенной мебели комнате, Люся была счастлива изображать замужнюю даму и хозяйку дома, выдумывала кушанья, ходила на рынок. Этот месяц был единственным счастливым временем 36-летней Юриной жизни. Так они жили до сорок девятого года.

В 1949 году Юру опять арестовали без предъявления обвинений, без объяснения причин, выслали в Красноярский край, в Северо-Енисейск. Можно ли говорить об отчаянии нашем и их обоих? Юре при погрузке удалось поговорить с Люсей. Конечно, старались поддержать силы друг друга, утешить, обнадежить… Частью тогда же, подробнее в письмах, договорились, что Люся, получив аванс в 3000 за сданную в печать работу, выедет в Северо-Енисейск и проведет с Юрой несколько месяцев. Совсем к нему переехать она не могла, средств не было. Юриного заработка не хватило бы, и она должна была зарабатывать, а работа ее — в театральном обществе и литературная — была связана с Москвой.

Хуже всего, что, учитывая ее болезненность (давнишняя болезнь печени, по-видимому, здоровье ухудшилось после вынужденного аборта, операции и частые припадки), родители категорически возражали против ее поездки и вообще требовали разрыва с Юрой.

О разрыве Люся и думать не хотела, а поездку пришлось отложить. Но вот и деньги получены, и срок намечен… Юра ждет окончательной телеграммы с указанием срока выезда… И получает телеграмму от Люсиной сестры, что Люся скоропостижно скончалась.

Сестра послала эту телеграмму, несмотря на то, что, получив известие о гибели Люси, я тотчас же телеграфировала просьбу подождать извещать Юру, подождать, чтобы я смогла к нему поехать и лично известить его.

Получив телеграмму, он потерял сознание, а очнувшись, стал думать о самоубийстве.

Я ему телеграфировала, что выезжаю при первой возможности, умоляла подумать обо мне, взять себя в руки, ждать меня…

И Юра взял себя в руки, ждал. Когда, достав 3000 рублей, я приехала к Юре, он все еще ждал. Это была последняя наша встреча, и трудно говорить о ней.

Самолеты только что начали рейсы после зимних и весенних метелей. Постоянного расписания не было, телеграммы получались неаккуратно. Юра ждал меня, работая над проектом шахты, которую строил. Когда показался самолет, он бросился на аэродром, опоздал. Я сошла и успела (с трудом, было очень тяжело) дотащить чемодан до камеры хранения. От самолета это было около 1 км. Запыхавшись, я стала раздумывать о том, как быть дальше. Дело было не только в отсутствии транспорта, но даже адреса Юры я не знала, предполагалось, что он меня встретит. Вдруг вижу, не идет, летит: рыжая австрийская шинель, посланная ему братом, расстегнута, развевается, как крылья. Голова и корпус вперед, ноги еле поспевают за ними (обычная его походка). На глазах слезы, готовы вырваться рыдания. Вспомнились все ссылки, Люся, дом… Чтобы отогнать свою готовность к слезам и почти вырывающиеся всхлипы, пытаюсь ругать «за опоздание», так сказать, переключить настроение мелкими хлопотами и упреками: адреса-то, мол, не знаю, куда было податься, как распорядиться с грузом? Виноватые любимые глаза, попытки оправдаться: «Самолет быстро сел, увидел его с работы, не успел добежать, все-таки далеко»… и опять мелкие заботы о багаже, хозяйке, чае. Только бы не распуститься…