В стране восстанья лава.
— Добрые люди, мгла кругом, куда вы?
Давно вернулся с ярмарки народ!
— В дорогу мы. Так. Может, повезет.
Пока не сгинули от бед,
Старик, — прожить тебе сто лет! —
Мы встретим март у барского порога:
Хотим встряхнуть господ немного!
— Все обсудить вам миром удалось?
Всех убедить?
— Нет, старец, не пришлось.
Дошла до глотки желчь. Душа в огне.
Желчь изрыгать идем.
— По мне,
Уж если дело делать, так с толком — не иначе:
И так довольно крови прольете вы горячей.
Бояр хоромы ой как далеки!
Как дураки,
В путь собрались. А кто ваш атаман?
— Да вот он — Стан.
— Послушай, Стан! Ведь с атамана
И больший спрос. Зачем до Стрэоана
Решились вы тропой идти глухой
С одною ветхою сумой
И с голыми руками? Шутки эти
С умом шутите. Вы не дети.
Ведь поднимать мятеж идете
И на закон плюете —
А долго ль до тюрьмы?
— Вишь, не смекнули мы.
Как говорится, «с богом» люди шли.
Кончалась ночь. Вдали
Вдруг отблеск света выступил из мрака
Багрянцем тлеющего шлака.
Как факелы, в поля
Бросали искры тополя,
От крон их вспыхнул небосвод.
В огне метался с диким ревом скот…
Рояль, диваны изломали дружно,
Устроив сверху нужник,
Шкафы разбили — на полу гора
Презренного хозяйского добра.
Ковры, белье, одежду, и перины,
И кресла, и гардины —
Все в пламя!
Картины перетоптаны ногами.
Взметнулся дым над кладовыми,
Забитыми припасами съестными.
В них дорогие вина, изысканные блюда,
Но ни один голодный куска не взял оттуда:
Грехом великим эта снедь добыта,
И кровь сынов крестьянских с нее еще не смыта.
Вернулись под вечер в деревню,
Опять навстречу старец древний.
Глядит — один взял скрипку и картинку,
Другой — от стула спинку,
У третьего — моток шпагата,
Четвертый тащит ржавую лопату.
— Вернетесь, думал, с полными возами,—
Обвел старик толпу глазами,—
Пригоните домой коней, овец, коров.
Я слышал рев
Скота, сгоревшего в огне.
Теперь скажите мне,
Лишь в этом — после стольких мук — ваш подвиг,
братцы?
К чему ж, ответьте, было подниматься?
Стан пыль стряхнул с пустой сумы:
— Вишь, старче, не смекнули мы.
Старуха ищет: где родная хата?
Исчезло все — муж, дети и внучата.
Иль этот холм — село? Кругом черно.
Все огненною бурей сметено.
Там, где стояла церковь, школа,
Все выжжено теперь, все голо.
Кирпич, обломки, пепла груды,
Лишь здесь и там печные трубы.
Порой в золе найдет она крючок,
Дымящуюся жердь иль черепок.
И дрогнет сердце бедное, как пламя
Лампадки, гаснущей под образами.
Все дальше бабка, чуть жива, плетется.
Торчит журавль уныло у колодца.
Скрестились два стропила на столбе.
Не крест ли, старая, поставили тебе
Иль водрузили для крестьян распятье?
Пришел великий пост, — молитесь, братья!
Вот так, Урсей,—
Тяжелой мордой, головою всей
В колени мне заройся без опаски
И снова вскинь глаза, в которых столько ласки…
Спасибо, что меня признал ты братом!
Топлю ладонь в шелку косматом,
И нам — ведь правда? — хорошо вдвоем:
В моей ладони, в голосе моем
Хранишь и ловишь ты, потомственный пастух,
И эхо горное, и сыроварни дух,
И шум отары, и овчины запах…
А твердости в твоих могучих лапах
Не меньше, чем в дубинах тех танцоров,
Что дали мне тебя. Но мягок, добр твой норов —
И нежно схватывают кисть моей руки
Твои железные клыки…
Вот так и впредь: срывайся мне навстречу,
Хватай, тащи домой — я не перечу,
Твой поцелуй в усы как лучший дар приму!
Ты — мой, я — твой. И потому
Там, у ворот, существ добрей не зная,
Я написал, что ты — собака злая.
Неотвратима казнь, и вечен приговор.
Господь вокруг меня туманы распростер.
И был колодец мне, прорытый в вечность, дан,
Чтоб осушить его и одолеть туман.
Два дела трудные — единой цепи звенья,
И в них судьба моя и вечное спасенье.
— Устанешь от труда, — так говорил Господь,—
Поможет труд иной усталость побороть.
В подземной глубине от светлой высоты
Свой отдых радостный найдешь мгновенно ты.—
Похлопав по плечу, Господь ушел куда-то,
В просторы дальние, к багровому закату.
И я возликовал: Господь велик и вечен,
И вот я наконец им избран и отмечен.
Недаром помощь он и милость подает —
Не вспомнить и не счесть его святых щедрот.
В пустыне сумрачной, среди сухих равнин,
По воле Господа остался я один.
Не знал я отдыха, настойчиво трудясь.
Надежда светлая в душе опять зажглась.
А милосердный бог со мною не был рядом,—
Наверно, он ушел к другим, далеким чадам.
Его владения без края и конца,
И всюду ждут его раскрытые сердца.
Спешит он одарить людей своим приходом
И указать пути и цели всем пародам.
Теперь, вооружась, работать я начну,
Чтобы подняться ввысь, спуститься в глубину.
Но небо скрыл туман. Колодца узкий конус
Уходит в черноту, в загробную бездонность.
Туман сгустившийся киркою рвать придется,
А воду вычерпать наперстком из колодца.
Колодец осушу, туманы упадут,
И я уйду домой, когда закончу труд.
Работа трудная, на долгие недели,
Но, дело завершив, приду к желанной цели.
Работать день и ночь готов без остановки,—
В колодец опущу упругие веревки.
Я сделаю туман бесформенный и мглистый
Цветными нитями и пряжей серебристой.
Их блеск сверкающий я сразу превращу
В ковры и в кружево, в косынки и в парчу.
Тумана грозного раздвинув мрак кромешный,
В бессмертье загляну, увижу край нездешний.
И к богу я приду, и так скажу: «Мой бог,
Что ты предначертал — я все сумел и смог.
Быть может, подвиг мой достойно оценя,
К свершенью новому ты призовешь меня?
Очей я не сомкну, усталость поборов,
И звезды стрелами я поразить готов».
Бадью дощатую я погрузил в провал
И долгие года ее обратно ждал.
Но вот, скользя в руках, веревки что-то тянут,—
Бадья пришла пустой… За что я так обманут?
Напрасны тяжкие и долгие труды,
Уста не освежить прохладою воды.
Хотел я мглу прорвать, но каменной стеной
Туман, закостенев, стоял передо мной.
Но кто же договор нарушил, наконец,—
Ничтожный человек иль бог, его творец?
Глупца безумного едва ли мы найдем,
Чтоб с ветром дрался бы. Я был таким глупцом.
И вот доныне я не понял, не постиг,—
Кто ж обманул меня из двух моих владык?
Кто, дьявол или бог? Молчи, душа, — в ответ
Тебя лишь кара ждет — и горечь новых бед.