Все мужество, которому когда-то
Я присягал на яростной земле,
Сложить с себя, как звание солдата,
Похоронить в уюте и тепле?
Согнуться так, как раньше не сгибался?
Замолкнуть так, как раньше не молчал?
Так ошибиться, как не ошибался?
Так измельчать — как раньше не мельчал?
В пижамы полосатость облачаться
И смутно вспоминать себя бойцом?..
И в мемуарах чуть разоблачаться,
За стол садиться, к прошлому лицом?
И требовать от века отпущения,
Облюбовав сиденье у огня?
Я отвергаю эти допущения,
Как выстрелы. Как выстрелы в меня.
В противоречьях бытия,
Не укрощен и не прилизан,
Непримиримостью пронизан,
Его стихами думал я.
Еще не впрягся в воз, как вол,
Жизнь не брала еще за горло,
И он по-лермонтовски гордо
Меня по Молодости вел.
Он возникал, как юный бог,
В моем молчании и гневе,
И высоко парил я в небе,
И сам был бог, и все я мог.
Бездумным словом не бряцал,
На мир смотрел высокогорно,
Непререкаемо и гордо
И утверждал и отрицал.
Так с демонизмом лучших лет
Считали мы — без колебаний, —
Что мы свирепо колебали
Все то, чему прощенья нет.
И каждый — молод и силен —
Считал — назло своим трагедиям, —
Что ярым лермонтовским гением
Он персонально осенен.
Все были — «лермонтовцы» сплошь…
Нам было дорого — без юмора —
И то, что Левитанский Юра
Был внешне с Лермонтовым схож,
Что Наровчатов — не седой —
Еще сияющий поручик,
Певец войны и «белых ручек»,
Был тоже Лермонтов собой…
А ветер века в очи дул.
И эти сходства отпылали.
Как утешения — отпали.
Хоть мы и «в яблочко попали».
Как паруса, они опали.
Как листья, с возрастом, упали.
Осталось сходство душ и дум.
Остался вечный разговор
С его печалью и тоскою,
С непререкаемой строкою,
Как трибунала приговор…
(А вы, кому за нами жить, —
Ведь и от вас навеки в звездность
Уйдет ваш лермонтовский возраст —
Спешите что-нибудь свершить…)
Пусть возрасту не возразить,
Как ветру ночи из ущелий,
И лермонтовских ощущений
Не возвратить,
Не возродить,
Но не отдам я никому
Те дни, когда с такою верой,
С такою лермонтовской мерой
Мы подходили ко всему.
И был бы жалок наш разбег,
И жизнь была б к земле прибита —
Когда б не сразу тот Казбек,
Не эта мера и орбита.
Почему мне приснился комбриг мой опять
И бригада уральцев в строю?
И — мне не пятьдесят,
Даже — не двадцать пять,
Я еще, точно ангел, стою…
Почему мне приснился комбриг мой опять
И товарищи в смертном кольце?
И последний патрон,
и последняя пядь,
И железная гарь на лице…
Вижу легкую юность далеких людей
(Это — их… Это — днем… Это — тут).
Почему же все снится мне юность друзей,
Что с войны никогда не придут?
Почему это снятся в мои пятьдесят
Еще двадцатилетние сны?
Четверть века назад возвратился солдат,
Только сны не вернулись с войны.
Мой младенческий сон навсегда унесен
(Был он ясен и легок, как пух,
И спалось мне с цветами,
с землей
в унисон,
Был, как птица, беспечен мой дух).
Как
в покой
себя,
в травы
и в облачко
«вспать»,
В голубое плечо тишины?
Почему мои сны отправляются вспять
В невозвратные дебри войны?
Как пропавшие без вести, пали вы, сны,
Не вернулись с войны…