Иней бел, чернеют нарты,
знаки стужи мастеров…
Это тундры стылой недра?
Кто в блестящий ярко натрий
заковал горбы холмов?
Спят киты, из туш-утесов
пена гейзеров, упал
пар на светлый пух торосов,—
только смоляную косу
расплетает Арсенал.
Гейзер сизый, гейзер синий —
то ж яранг моржовых дым,
что, взлетая, тает в стыни,
в неподвижности пустыни
он подвижен сам-один…
Он встает в ветвях склоненных,
парусов клубя дымы,
в самоцветах рам оконных,
светом радужным зажженных
кристаллографом зимы.
Вдруг взвился он, меднолицый,
ускоряя тяжкий ход —
и уж вот в моей светлице
полки осмотреть стремится,
в каждый глянуть переплет.
Значит, вата — только маска,
а полярный этот вид —
зимний сон, мороза сказка.
— Леденит из снега каска…
— Только что ж лицо горит?
Значит, там огонь пылает,
подо льдом не засыпал
пульс артерий, ритм играет,
полным ходом выступает
на Печорской Арсенал.
1935
Он полил кровью сказку золотую
про дивный остров счастья и труда —
как казнь его, неправую и злую,
ее не позабудут никогда.
Четвертовать, втащив его на плаху,
и сердце вырвать! — был король жесток.
Но, сжалившись, палач горбатый с маху
лишь голову упрямую отсек.
Бессмертной сказки слава осенила
своим крылом кровавый эшафот,
не потускнев, скрывалась и всходила,
светясь зарею синею с высот.
Утопию искали кондотьеры,
пираты, снаряжая корабли,
конквистадоры и бандиты прерий,
отважные безумцы всей земли.
Лишь только там отверженные носят
златые нити, перстни — все равны —
из Индии, и с Кубы, и с Самоса
манят их в путь сокровищами сны.
Утопию искали гуманисты,
к ней донкихоты шли со всех сторон
и музыканты, зодчие, артисты,
творцы газелей нежных и канцон…
И все впивались в книгу колдовскую,
ее чудес на свете не открыв,
и плакали мечтатели, тоскуя,
а Гитлотей был так красноречив.
Прошли века, как выстрелы, гремучи,
как дым седой, ползучий, не слышны,—
внезапно в море, солнцем из-за тучи,
заветный остров встал из глубины.
Искатели стремятся отовсюду,
глазам не верят собственным, и вот:
одни смеются, радуются чуду,
ну а других отчаянье берет…
1935
Промчалась ночь, тревожна и бесславна.
Враги степями рыщут, всё губя.
Когда ж на вал ты выйдешь, Ярославна,
Нежна душой, тоскуя и любя?
Безумный ветер мечет стрелы с силой,
И солнце жжет и землю не щадит.
А я не вижу, где же руки милой,
Кто жизнь мою от горя защитит?
И лишь Кончак внушает дочке властно:
Пусть пленник верит: мы — его друзья…
Коварство, страсть, измену не напрасно
В чужих напевах ощущаю я.
1922
На разбой камням многотонным,
На жестокую сечу ветрам,
На расправу зверям, которым
Не нужны ни цветок, ни храм,
Отдаю смятенную душу
И холодных мыслей поток,
Жду, надеюсь, — а вдруг обнаружу,
Что идет наконец Пророк?
Над землею солнце пылает,
Заливает небес лазурь,
Рядом сердце, что умирает,
Отрешась от любовных бурь.
И в бескрайней стране покуда
Не возник, из праха восстав,
Лазарь. Только ночей остуда
Проплывает над морем трав.
Единой воле этот мир подвластен,
Единый путь предсказан нам уже,
А смерть придет, — кто счастлив, кто несчастен,—
Завет единый сохраним в душе.
Спасая красоту, спасутся люди,
Жизнь зашумит над гарью пепелищ,
Великая мечта недаром будит
Всемирным звоном всех, кто слаб и нищ.
Века летят, но в необъятном море
Не гаснет солнце, и земля жива,
И ждут своей гармонии в просторе
Зверь, человек, цветок и синева.
Когда летят, как стаи, плотно
Скупые, серенькие дни,
Когда сама земля бесплодна
И в небе не горят огни,—
Когда лишь старцы и калеки
Вокруг, и пустота сердец,—
Забудь и ты, забудь навеки
Мои страданья наконец
И то, что все мои надежды,
Любовь, и страсть, и похвала,
Прошли. Теперь себя утешь ты,
Что нежной не со мной была.
Вся боль моя в былом растает.
Я изменился, ты не та.
Над нами вечность пролетает —
Пустынен путь, и жизнь пуста.
И я, разрывом тем томимый,
Смогу ль забыть твои черты?
Я слышу только голос милый
И вижу мир, пока в нем ты.