Стихотворения и поэмы

(«Я разлюбила то, что было мило…»)

В 1957-м в Переделкино она тяжело заболела. «Милая Лиза, твоя болезнь меня очень взволновала. Я обрадовался, когда мне сказали, что тебе лучше, — написал ей Эренбург. — Пожалуйста, помни, что наше поколение должно быть крепким…» [90].

В 1960–1965 годах с большим интересом читала его мемуары «Люди, годы, жизнь» и сама начала писать о пережитом. Писала легко, без заранее очерченного плана, писала о том (и о тех), о чем хотелось писать, хотя «муза цензуры» и стояла за спиной, сопела… Лотман напечатал в Тарту главу Полонской о Зощенко (в Москве или Ленинграде это было невозможно); публикация стала событием в литературном мире…

В 1965-м умер брат, проживший всю жизнь рядом с нею.

(«Брату»)

Сознание ее порой погружалось в миры апокалиптические:

(«Напудрены снегами все деревья…»)

Печатали Полонскую неохотно, стихи часто возвращали — или «не актуально», или, если актуально, то «не годится» (скажем, она рассердилась на Антокольского за его несправедливые, как ей показалось, стихи об А. П. Керн и ответила на них своими; в другой раз, прочитав «Бабий яр» Евтушенко и желая поддержать молодого поэта, наивно послала стишок в «Новый мир»…). Она к этому уже привыкла, и писала, никак не сообразуясь с политической актуальностью, — свободно, не утруждая себя заботами о «трудоустройстве» текстов. Писала, как и следует: о том, что было интересно ей самой, что ее занимало и мучило. Если бы это могли прочесть тогдашние читатели, они не остались бы равнодушными — потому что стихи эти трогают, тревожат и сегодня (а тогдашние редакторы, как правило безошибочно, выбирали для печати не лучшее, да еще, случалось, уродовали текст).

Раздумывая над прожитым, Полонская старалась остаться оптимистом:

(«Кто ты, читатель? Век, могучий шквал…»)

Этой строфой заканчивалась ее последняя прижизненная книга — «Избранное» 1966 года.

Прочитав ее, Виктор Шкловский откликнулся письмом:

«Дорогая Лиза.

Получил Вашу синюю книжечку.

И верный Пятница — Лирическая муза

В изгнании не покидает нас.

Спасибо за память.

Голос у Чуковского не могучий. Он сладкопевец.

Гумилев упомянут прямо и путно. Где Серапионы? [91]

Биография Ваша очень хорошая, но причесана на прямой пробор с фиксатуаром.

Вы очень талантливый поэт…» [92]

Потом пришло письмо от Корнея Чуковского. Прочитав «Избранное», он написал, что долго болел, а потом действовал запрет врачей на чтение:

«Этим объясняется мое дикое хамство: я не поблагодарил Вас за Вашу милую книгу и за лестное для меня предисловие к ней [93]. Книжку я всю прочитал. Сейчас ее нет у меня под рукой. Некоторые стихотворения были известны мне и прежде, но некоторые я прочитал впервые. Из них запомнилось; “Свидетели великих потрясений”, “Своевременные мысли”, “Анне Ахматовой”, стихотворение о крохотных школьниках [94] и конечно, “Толмач”, очень верно передающий чувства многих переводчиков… Словом: любимая, милая Елизавета Григорьевна, не сердитесь на меня за мое невольное хамство — но знайте, что я с давнего времени привык думать о Вас с дружеским чувством» [95].

Старых друзей оставалось все меньше… Внуки взрослели…

Ее последние стихи датированы 1967 годом. Он оказался тяжелым. О смерти Эренбурга ей решили не сообщать: боялись, что вести не переживет…

Елизавета Полонская болела долго и умерла 11 января 1969-го. Для написанного ею началась «другая жизнь».

(«Мои стихи»)

Стихотворения и поэмы

ЗНАМЕНЬЯ (1921)

1

«Не испытали кораблекрушенья…»