Первая любовь Ходжи Насреддина

— Бобо, вы пели, взывали, кричали, что душа ваша горит от любви...

И моя душа тоже горит!..

Но что такое душа и где она, бобо?.. Может, можно и ее помазать целебной ирбитской мазью, чтоб не болела, не жгла... Как побитую мою спину...

— Ты любишь девушку?..

— Да, бобо...

— Она и есть твоя душа. Соединись с нею... Она — вода на твой огонь...

— За эту воду меня уже дважды избили, бобо...

— Тебя притесняют?.. Тебя оскорбляют?.. Ну что ж... Таков этот свет... Побивают камнями плодовое дерево. Бесплодное — нет...

Будь плодовым деревом, сынок!.. До самой смерти!..

— А вы были плодовым деревом, бобо?..

Слепой опустил голову. Усохшую, белую, маленькую голову в дервишском пыльном нелепом колпаке-кулохе...

Прошептал:

- Был, сынок... Но люди оббили все мои плоды... И глаза не пощадили...

Старик плакал... Слезы текли из слепых глаз…

Странно... Я никогда не думал, что слепые могут пла¬кать... Что слезы льются и из слепых глаз...

Странно...

О Боже, что за земля?.. Что за люди?.. Что за страна, где и слепцы плачут?..

— Бобо, разве не трахома съела ваши глаза?..

— Нет... Эмирский палач умело, ловко выколол, вычерпал, вытеснил, выдавил, выпустил их из орбит ореховыми тонкими стрелами...

Я видел, как в последний раз мои глаза текли по ореховым точеным заостренным палкам... Видел в последний раз, как текли мои глаза... Уходили по ореховым гладким палкам...

Палач был умелым... Даже боли не было... Глаза ушли...

— За что, бобо?..

— Мои глаза с детства очень много видели... Они не были ослеплены любовью, как твои...

И потому они видели нищую нашу землю... убогие кибитки-мазанки... худых дехкан на чужих полях... баев с камчами... эмирских тучных стражников-сарбазов... и кишлачных босых и в декабре детишек с рахитичными сизыми животами, похожими на купола богатых мавзолеев...

Ай, эти невинные маленькие люди!.. Я благодарю Аллаха, что больше не вижу их...

В нашей стране лучше всего быть слепым...

И те, кто имеет глаза, притворяются слепыми...

А я все чувствую... все вижу лучше зрячих...

Я слепец, но я открываю глаза зрячим...

Я говорю, кричу, пою, воплю на всех дорогах, что Аллах создал всех людей равными

Ведь святой Омар ибн уль Харис говорил, что сам пророк Мухаммад по смерти своей не оставил ни динара, ни дирхема, ни раба, ни рабыни, ничего другого, кроме старого мула, оружия и лука...

У меня слабые малые хилые руки... Они не в силах поднять даже кетмень...

Но я борюсь языком, словом...

— А надо бороться кетменем,— мрачно сказал Рустам-палван.

— Надо бороться и кетменем и языком,— сказал Насреддин...

— Язык сильнее кетменя...

— Любовь сильнее и кетменя и языка!.. Я люблю Сухейль!.. Я хочу пить арычную воду!..

— Эх, сынок, слепой ты!.. Любить в наше время — се равно что птице слепо класть яйцо на караванной пыльной проезжей дороге иль строить, вить гнездо в осенних холодных ветвях нагой белой айвы.

Прошел караван — и копыто верблюда смяло, убило, удавило невинное беззащитное яйцо.

Налетел ветер — и гнездо распалось, рассыпалось, разлетелось, развеялось...

По¬гляди на эти глиняные столетние слепые кибитки, на эти нищие низкие глухие саманные дувалы... На этих детишек с коровьими печальными очами...

Разве мож¬но тут любить?.. Разве можно?..

— Да, бобо!.. Можно!.. Даже Великий Шелковый Путь зарастет колючкой и саксаулом, если новые и новые караваны не пойдут по нему...

— Пусть зарастет колючкой и саксаулом, если это Путь Зла! — яростно закричал дервиш и схватился за свой посох, и печально отозвались, запели металли¬ческие кольца...

— Нет!.. Нельзя истребить Путь Жизни!.. Нельзя отдавать его колючкам, черкезу, тандыму и саксаулу!..

— Ты слепой, дурной... Ты вешний, ярый, хмельной, оглохший бычок... Мне жаль тебя... Жаль... Но в твоих незрелых, мутных словах есть соль — осадок мудрости... Я люблю и прощаю тебя, сынок... Пусть подольше не проходит твой хмель!.. Бычок!.. Не спот¬кнись раньше срока!..

...И тут я вспомнил, как мой отец одним ударом кулака укладывал в траву разыгравшихся хмельных травяных луговых бычков и как лежали они в траве, сваленные, сбитые, тихие, одурманенные, вялые, далекие... Покорные, сломленные...

Но!

— Бобо!.. Я люблю Сухейль!.. Я хочу пить арычную глиняную полевую дикую воду!.. Помогите мне!.. Она ждет меня!.. Арык течет — Сухейль ждет!.. Помогите мне!..

— Я помогу тебе, Насреддин... А пока берись за мехи! Цепь ковать будем!.. Берись, бычок!.. Ночью полезем на крепостную стену...

Это сказал Рустам-палван.

Ночью!..

Сухейль!..

Ночью!..

                                    НОЧЬ!

                                         ...Ибо сильна, как смерть, любовь!..

                                                                                                                                                         Песнь песней

Айе!.. Сухейль!..

Ночь!.. Ночь!.. Ночь!.. Ночь!..

Уже, уже ночь!..

Айе!.. И дождь!.. Дождь!.. Дождь!.. Дождь!..

Зачем, зачем дождь?..

...Мы, с Рустамом-ака бежим, бежим, крадемся по осеннему плывущему, ползущему хлопковому темному волчьему полю...

Падаем, раздираем лицо о тусклые острые голые кусты-гузапаи.

Дождь осенний холодный... Волчий дождь... Нехороший...