* * *
Я поутру неспешным шагом {563}
Пройду знакомой стороной,
Где ручеек на дне оврага
Звенит натянутой струной.
Войду в аллею статных лип,
Нежданно их покой нарушу.
И буду осторожно слушать
Дыханье ровное земли.
Я позабуду, хоть на миг,
О шуме улиц, пыли комнат…
Полет шмеля и птичий крик
О чем-то светлом мне напомнят.
<Начапо 1960-х>
* * *
История былой любви {565},
замешанной на черной гуще,
что на словах не станет лучше,
хоть как ее ни назови.
История беды, чье зло
при нас и с самого начала
припевом совести звучало,
что нам с тобой не повезло.
История ничьей вины,
переосмысленная в песне,
где, как в истории болезни,
черты смертельности видны.
История любви былой,
верней, того, что так назвалось,
что в страшном сне душе наспалось
ее тревожною порой.
<Середина 1960-х>
* * *
Ах, какое надо мною бьется зарево {566},
когда я, освободясь от чепухи,
для тебя, моя загаданная, заново
переписываю старые стихи.
Не затем, чтобы хвалиться да куражиться,
прошлым горем душу жалобить твою.
Жар остынет, боль утихнет, жизнь уляжется, —
от стиха ж я ни таинки не таю.
Ничего я в них сейчас не переделывал:
ветер был и север был в моей судьбе.
Хочешь, буду водопадом, стану деревом,
если это больше по сердцу тебе?
Как сказать мне про тебя, чтоб не обиделась?
Как назвать мне, задыхаясь и томясь,
небывалость, неизбывность, необыденность
и несбыточность всего, что между нас?
Ну а свету-то на ветках, ну а дрожи-то!
Чудом вяжется разорванная нить.
Если б можно было все, что порознь прожито,
нам, нашедшимся, вернуть и разделить.
Как бессмысленно я душу разбазаривал.
Все, что было, мне казалось трын-трава.
Вот зачем я собираю в песню заново
разлетевшиеся по ветру слова.
Не смотри на них надменно и насмешливо,
не кори меня в мороз и в гололедь:
«мол, земного и небесного не смешивай,
не пытайся душу телом отогреть».
Мне отдельных от тебя вовек не надо снов,
лишь тобой они милы и высоки.
Все, что связано с тобой, светло и сладостно.
Ты прекрасней, чем деревья и стихи.
Сколько лет я шел к тебе с начала самого.
Прочитай меня, услышь меня, молю.
Для тебя, моя загаданная, заново
начинаю жизнь мою.
Нет ни чуда в ней, ни смысла несказанного,
все-то дни мои — такие пустяки.
С грустью переписываю заново
старые стихи.
Начало 1968
* * *
Пройдусь ладонью, как по клавишам {567},
по книг любимых переплетъям.
Спасибо всем, меня поздравившим
с моим пятидесятилетьем.
Я всем воздать не в состоянии,
кем скудный жребий мой завышен,
на многодальнем расстоянии
прослышавшим и не забывшим.
Да что нам в лирике стоической,
когда, не снизясь до угрозы,
метя одеждой кристаллической,
грядут крещенские морозы.
Уже затих застольной ночи звон,
и, как пустынник под оливой,
делюсь святыней с одиночеством,
устав от фальши говорливой.
Попавший из огня да в полымя,
речами шумными привечен,
томлюсь бедой, что в эту пору мне
на те слова ответить нечем.
Наполнен ленью и прохладою,
обязан призракам и теням,
навряд ли страждущих порадую
души случайным совпаденьем.
Во мраке века, там, где я не я,
безмерно, свято и упрямо
всем существом боюсь деяния,
как преступления и срама.
Но и всегда в долгу у помнящих,
рассеянных по белу свету,
благодарю душой за помощь их,
такую нужную поэту.
1973