Сочинения. Письма

И Вера Инбер, которая тогда тоже была у меня, вдруг как — то сразу съежилась… и сказала шепотом:

— Знаете, Галина, мне как-то страшно. Очевидно, моя бабушка, которая в Одессе переживала еврейские погромы, каким-то образом вдруг воскресла во мне, и ей страшно. Ей страшно, потому что все это может кончиться еврейским погромом.

Все это: и бабушка, и погром, и Одесса — меня очень рассмешило, потому что это была действительно та буйная, отчаянная, бешеная стихия, та белая сила, которая могла вырваться в города и смести уже не бабушку, а и саму Веру Инбер, и любого другого коммуниста, который находился в комнате. И мы все невольно растерялись…

Павел Васильев стал бывать у нас, и каждый раз читал свои стихи. Стихи были все лучше и лучше, но все это было еще очень страшное, чужое нам. А сам Васильев был умен, хитер и прекрасно понимал, чего мы от него ждем…»

Подобные настроения отразились и в критических материалах, посвященных «Соляному бунту», а также другим произведениям поэта: «…Поэтизации старой казацкой жизни должен противостоять в поэме адекватный по художественной убедительности материал. Иначе эта поэтизация неизбежно приобретет самостоятельный, самодовлеющий интерес и реакционную окраску. Об этом говорить пока рано, но в этом Васильев должен отдавать себе ясный отчет.

Васильев владеет пока ограниченным участком строительного материала литературной работы. Этот участок не велик и расположен не на большой дороге интересов и забот строящегося социализма. Васильев, надо думать, быстро исчерпает круг первоначально накопленного материала и выйдет на широкую дорогу большого советского поэта». (Катанян В. Богатство поэта. Газ. «Вечерняя Москва», 1933, 26 авг.).

«Мы говорим о реакционной направленности, хотя бы П. Васильев и не скрывал, какому классу принадлежит отражающаяся в его стихах идеология. До сих пор он, как некогда было принято выражаться, „пел как птица“, вкладывая все, что им было всосано с молоком матери, что оставили в нем впечатления детства и ранней юности. Но именно в этом-то, заложенном в нем с детства содержании и были налицо все элементы кулацкого мировоззрения реакционного семиреченского казачества…

Лишь посыпавшиеся на Васильева за последнее время удары со стороны литературной советской общественности и одновременно проведенная с ним большая разъяснительная работа заставили его задержаться на наклонной плоскости, по которой он мог покатиться, заставили его несколько более серьезно отнестись к своему творчеству, критически взглянуть на взрастившую его и столь любимую им среду, попытаться определить его социальную роль…» (Усиевич Е. От чужих берегов. «Литературный критик», 1934, № 1). Ворошилов К. Е. (1881–1969) — советский государственный, партийный и военный деятель, нарком обороны СССР.

Дорога («Лохматые тучи…»). «Сибирские огни», 1934, № 5.

Синицын и К°. «Новый мир», 1934, № 8. Произведение имеет подзаголовок: «Первая поэма трилогии „Большой город“». Целиком эта трилогия так и не была написана. На стадии работы над другой поэмой этого цикла («Дорога») Васильев колебался в выборе композиции. Поэтому трудно определить ныне, в каком порядке должны были идти эти поэмы в задуманном автором эпическом полотне. Дурман — род растений из семейства пасленовых, заросли таежных трав. Келейным богородицам первые свечи сжигали одичавшие лесные попы… — Речь идет о тайных древлеправославных (старообрядческих) скитах Сибири. Во времена царствования Николая I, к которому относится действие начала поэмы, ревнители древлеправославной веры испытывали жестокие гонения и потому вынуждены были, как во времена патриарха Никона, уходить в глухие леса Русского Севера и Сибири, основывая там скиты и молельни. Прасол — оптовый скупщик скота для перепродажи. Паникадило — церковная люстра. Вонмем (церк. — слав.) — слушайте, внемлите. Оморочка — берестяная лодочка. Брет-Гарт Ф. (1836–1902) — американский писатель, автор многочисленных рассказов, главным образом из жизни золотоискателей Калифорнии. Бутары — железные грохоты в станках для пробойки промываемой на золото земли. Орел из Санкт-Петербурга — двуглавый орел, герб Российской империи. Чалки — веревки или канаты для причаливания судна к пристани или другому судну. «На сопках Маньчжурии» — вальс (1906), написанный военным капельмейстером И. А. Шатровым (1885–1952) в память о русских воинах, павших во время Русско-японской войны 1904–1905 гг. Кули — употреблявшееся в Китае название низкооплачиваемых рабочих. «Параша» — отхожее место в тюрьме. Драга — плавучее землечерпательное сооружение, применяемое для рассыпных месторождений золота. И лишь собор Христа Спасителя стыл, неподвижный, как скала перед взрывом… — Храм Христа Спасителя, выстроенный в Москве в 1839–1883 гг. по проекту К. А. Тона, был взорван 5 декабря 1931 года. Фелица Дмитриевна — тень Фелицы. — Намек на внешнее сходство героини с Екатериной II, названной Фелицей Г. Р. Державиным. «Катька» («катеринка») — сторублевая ассигнация. Здесь бывал внимательный к обедам мужчина… по неизвестным и темным причинам вызвавшийся прославить избу… — Персонаж, наделенный чертами поэтов Н. Клюева и С. Клычкова. Карапуз, щебечущий про асфальт… — Этому герою придан облик поэта следующего поколения — члена ЛЕФа С. И. Кирсанова (1906–1972). Поэт Ренн. — Здесь Васильев изобразил хорошо ему знакомого поэта А. Е. Крученых (1886–1968), с которым они совместно изготовили рукописный стихотворный сборник с посвящением Ирине Горлицыной. «Мадригал в засуху» — васильевская пародия на стихотворения Крученых из названного сборника. Ирина Горлицына. — Прообразом героини стала близкая знакомая Васильева актриса Нина Голицына, уехавшая в 1930-е годы из Советского Союза вместе с мужем — итальянским подданным. Ей посвящены циклы «Стихи Мухана Башметова» и «Ирине Горлицыной», а также стихотворение «Посвящение Н.Г.». Цистернами пильзенских строк. — Шутливый намек на чешское пиво, изготовляемое в городе Пльзень. Пайпаки — войлочные чулки или сапоги без каблуков. Бий (каз.) — судья. Байга — конные состязания на приз, скачки. До крестов георгиевских… — Солдатскими орденами св. Георгия 4-х степеней награждались за проявленную храбрость во время боевых действий.

Кулаки. «Литературная газета», 1933, 17 дек., начало 3-й главы под заглавием «Кулацкий бог»; газ. «Известия», 1934, 18 дек., глава 31 под заглавием «Перед метелью»; «Новый мир», 1936, № 8, с редакционными купюрами (глава 3, строки 69–72 и 87–89). По первоначальному замыслу в поэме должно было быть девять глав: «1. Черлак. 2. Брат Василий.3. Евстигней ссорится с богом. 4. Собрание. 5. Гармонисты. 6. Отпор. 7. Смерть комсомольца. 8. Суд. 9. Песня о трех сыновьях». Впоследствии план поэмы расширился, и в окончательном тексте седьмая глава стала тридцать третьей. В рукописи есть также несколько незаконченных набросков стихотворного портрета учительницы, которые не вошли в печатный текст (см.: БПБС-1968, раздел «Варианты», с. 585–588). На первой странице рукописи второй главы поэмы имеется запись: «Усилить учительницу, Юдина, Митина и Алексашку, подчеркнуть классовую ненависть к Потанину и Яркову, отделить бедняков». Подобные требования были высказаны Васильеву в ноябре 1934 г. в отделе поэзии Государственного издательства художественной литературы, где поэму после чтения ее автором обсуждали А. Сурков, И. Уткин, М. Голодный, Л. Лавров, Н. Дементьев и др. Первоначально она была отдана в журнал «Октябрь», о чем вспоминал Федор Гладков: «Мы собрали поэтов, прочитали поэму, покритиковали по-настоящему и указали ему на недостатки. Через шесть месяцев он снова принес нам свою поэму. Мы не стали печатать, снова собрали поэтов, критиков, прочитали, указали ему на недостатки, отчаянно ругались с ним. Мы шли строчка за строчкой и показывали ему, в чем его беда. То, что Павел Васильев был человек с зерном врага, то, что в нем заложено много плохого, это мы знали, но он способный человек, талантливый, и его надо вытащить».