Нежность

Пусть к ним приходят вновь,

пусть им не знать потерь...

А наша-то любовь?

Что стало с ней теперь?

Девочкой была огромноглаэою,

а теперь — уже который год

сквозь дурную славу громогласную

опустив глаза она идет.

Вот идет она, вот спотыкается,

всюду натыкается на тьму.

Пьяная — во всем ночами кается.

Трезвая — не скажет никому.

Не ищите в ней той прежней девочки.

Иссушила старость ей черты.

Это мы ее такою сделали,

Мы ее убили — я и ты.

Так все на свете убивают,

когда теряют чистоту,

и, как потом ни уповают,

все исчезает на лету.

О, как бы жить нам научиться,

чтоб не было себя нам жаль,

чтоб радость, расставаясь чисто,

дарила чистую печаль!

С тобою так нечисто мы расстались.

Бесстыдно, четко — как с дельцом делец.

Мы не расстались даже, а распались,

как что-то омертвевшее вконец.

Но, как и старцам, высохшим жестоко,

кровь юности их помнится всегда,

как память о прозрачности истока

хранит в низовьях мутная вода.

как помнят солнце города в тумане,

как снятся рощи вечной мерзлоте,

так смерть любви — не смерть воспоминаний

о той — первоначальной чистоте.

Кто еще помнит что-то — тот не нищий,

и поздней ночью, где-то в глубине

он возникает, этот стук всевышний

все тех же самых туфелек, ьо мне...

* * * *

Какая-то такая тишь

со скрытым смыслом, самым высшим,

что все, о чем заговоришь,

должно быть равным этой тиши.

Какая-то такая даль

во всем — от счастья до страданий,

что жизни дарственная дань

должна быть равной этой дали.

Какая-то такая ты —

соединенье тиши с далью,

что шум вчерашней суеты

я ни во что теперь не ставлю.

Мои стихи сейчас тихи

и мне же светят отдаленно,

как этих снежных гор верхи

в окне загадочном вагона.

На суету я уповал.

Я жил без тиши и без дали.

Казалось, всюду успевал,

а это были опоэданья.

Я жить хотел быстрее всех.

Я жаждал дел, а не деяний.

Но где он, подлинный успех,

успех, а не преуспеянье?!

Простите, тишь, и даль, и ты.

Каким я был, я не останусь.

Я к суете сожгу мосты

и с вами больше не расстанусь.

И, суетой необольстим,

во всем — от шутки и до стона

я буду сильным и большим.

Все остальное — недостойно.

* * * *

На лыжах празднично я бегаю,

снежками шишки я сшибаю.

Вокруг зима такая белая,

зеленая и голубая.

А ты не лыжница — ты книжница.

От снега прячешься, от света.

Ты так сурова, как подвижница,

но в чем подвижничество это?

Ты только хмуришься и ленишься,

на всех обиженная в мире.

Ты так мрачна, как будто Лермонтов,

не написавший, правда, «Мцыри».

Ты любишь кладбища и реквиемы.

Тоскуешь, ежели не плачешь.

Порой скользнет улыбка редкая,

но ты ее мгновенно прячешь.

Убеждена, что ты пропащая,

и у тебя святая вера,

что ты случайно к нам попавшая

из девятнадцатого века.

Не шутишь ты, не забавляешься.

Пока я утром лыжи смазываю,

ты в темный угол забиваешься

и вновь — за «Братьев Карамазовых»

Ты смотришь на мою ребячливость,

все время прячась в этот угол,

как бы на некую удачливость,

что свойственна не очень умным.

А ты такая вся красивая —

на свете, видно, нет красивее!

Смешно, что ты, такая сильная,

себе придумала бессилие!

Ты позабудь слова заемные —

пускай к хозяевам вернутся.

Ты подними свои зеленые

и разреши им улыбнуться.

Читай, но смейся смехом звонким,

беги в слепящую морозность!

А быть всегда чуть-чуть ребенком —

есть высшая на свете взрослость.

* * *

Не мучай волосы свои.

Дай им вести себя как хочется!

На грудь и плечи их свали —

пусть им смеется и хохочет' л.

Пусть, вырвавшись из шпилек, гребней,

как черный водопад летят

и все в какой-то дреме древней,

дремучей дреме поглотят.

Пусть в черной раме их колышущейся,

а если вслушаться, то слышащейся,

полны неверного и верного

и тайны века и веков,

горят два глаза цвета вербного

с рыжинкою вокруг зрачков!

В саду, ветвями тихо машущем,

тобой, как садом, обнесен,

я буду слушать малым мальчиком

сквозь чуткий сон, бессонный сон

в каком-то возвращенном возрасте

счастливо дремлющих щенят,

как надо мною твои волосы,

освобожденные, шумят...

109

УЛЫБКИ

У тебя было много когда-то улыбок:

удивленных, восторженных, лукавых улыбок,

порою чуточку грустных, но все-таки улыбок.

У тебя не осталось ни одной из твоих улыбок.

Я найду поле, где растут сотни улыбок.

Я принесу тебе охапку самых красивых улыбок,

а ты мне скажешь, что тебе не надо улыбок,

потому что ты слишком устала от чужих и моих улыбок.

Я и сам устал от чужих улыбок.

Я и сам устал от моих улыбок.

У меня есть много защитных улыбок,

делающих меня еще неулыбчивее — улыбок.