Серебро

Лебедь, Мотора, Гуд, Буревой

и Божий глас [1],

чей это звон по-над Невой

 перекрывает вас?

Где так согласно благовестят?

Чья это звонница?

Пятеро над Петербургом висят.

Звонница — виселица!

Пять по России лучших умов —

в роли колоколов.

Пять напоенных свободой сердец —

царь им звонец.

Да как ни нова, как ни бела

звонница, а не смогла

выдержать их:

               лишь подняла —

рухнули колокола!

Но услышала светлую весть

Русь, и глуха и нища…

Это у русских действительно есть

смертью —

            благовещать!

На снегу медвежий след.

Ходит рыба подо льдом.

—    Как зовут тебя?

—    Поэт.

—    А за что тебя?

—    За то…

—    Сколько отбыл?

—    Двадцать лет.

—    Еще сколько?

—    Пять годков…

—    Ты чего хотел, Поэт?

—    Чтобы не было рабов…

На снегу, как на сукне

непорочной белизны,

карты царь сдает стране —

сплошь бубновые тузы!

Этих каторжных тузов

он картежными зовет.

Да не дремлет глаз царев —

 вдруг бубновый туз пойдет!

На снегу бубновый туз

кормит хлебом снегиря.

Страшной связкой красных бус

на Руси тузы горят!

На снегу сидит снегирь,

на груди горит заря.

—    Как зовут страну?

—    Сибирь.

—    Я хочу домой.

—    Нельзя.

«Царь, ты дурак».

                  Царь его посадил,

а он яблоню в Петропавловке посадил.

На бог знает каком году

сумасшедшего заточения

чудо-яблоня не в бреду

зацвела — словно к освобождению.

Он дождался ее плодов —

это были адские яблочки.

Но ночами на хрупких веточках

звоны слышались колоколов!

И стояла она, золоченая,

столь смела,

что, пожизненно заключенная,

 колоколила в колокола!

Даже в штиль,

          при полном безветрии,

не молчали они,

разбивая безверие

в добрые дни!

А один надзиратель молоденький,

видно, стать не успел подлецом,

черенок ее на свободу

под шинелью

           пронес танком…

От меня отреклись все, кто мог.

Дан мне, господи, силы!

Но уже отказался и бог.

Я пишу из могилы.

Начинаю слова забывать.

Меркнет разум, и кровь остыла.

Да была ль у меня мать,

или сразу — могила?

Умирать — это забывать.

Время словно остановили.

Дайте лебедя увидать —

я прошу из могилы.

Закололся бы ржавым гвоздем,

только что-то не допустило…

Умер я или только рожден? —

я лежу в колыбели могилы.

Тем же самым ржавым гвоздем,

той же силой, что заслонила,

арестантским моим пером

я пишу из могилы!

А прислушайтесь — «арестант» —

слово будто перебродило,

получается — «ренессанс».

Это слышно только в могиле.

Возроди меня, воскреси!

Ты одна меня не забыла.

Для Поэзии на Руси

нет могилы!

Ты отверзла свои врата,

тело выпрямила, дух вскормила.

Словно кончилась слепота.

Я пишу из могилы!