Над Донцом шумит осока,
ежевикой день пропах.
Свежесть ягодного сока
у Степана на губах.
Плотный гриб в лесочке срежет,
целый день бродить готов
под завода лязг и скрежет,
под стальной напев гудков.
Что там рощица бормочет,
чистым солнцем просветлясь?..
А в глазах — Галины очи,
школа, парты, светлый класс.
Только лето это — снится,
недоступно далека
золотая ученица,
дочь соседа-кулака.
Туч насупленные брови…
Хлопец высмотрел глаза!
Но не знать ему любови
дочки сельского туза.
Всё пройдет, дождем прольется,
отшумит души гроза.
Что ж так сердце тяжко бьется
и в глазах блестит слеза?
Никогда не прикоснутся
пальцы к золоту волос.
После школы разойдутся
тропы врозь и судьбы — врозь.
Синий взор засветит строго
на прощанье, без забот.
Ей — в гимназию дорога.
А Степану — на завод.
Перемена, — смех, в азарте
школа ходит ходуном!..
Имя девичье на парте
парень вырезал ножом.
Уже, закован льдом тяжелым,
Донец заснеженный блестит…
Прошла зима, и в окна школы
весна приветливо глядит.
А там — сады кипеньем цвета
укрыты щедро по весне…
А там уже — вплывает лето
на малахитовом челне.
Приходит время расставанья
навек со школою родной.
И с ней последнего прощанья
ждет наш Степан в тоске немой.
Забвенья, славы ли дорога
ждет паренька в родной стране?
Словам прощальным педагога
он внемлет молча, как во сне.
Минуты шли чредою длинной,
как над покосами туман…
И счастьем светится Галина,
и горько хмурится Степан.
А за окном — как будто плахта,
синеет поднебесный край.
Теперь — завод, а может, шахта?
Чего там, парень, — выбирай!
Война!.. Тревога сердце студит,
и взгляд во мглу дорог шагнул…
Степан вовек не позабудет
манифестаций грозный гул,
когда кругом гремели песни,
когда чадил молебнов зов
и погребально в поднебесье
плыл перезвон колоколов.
И эшелоны, словно тени,
неслись в чужую сторону…
Они под ветра плач осенний
отца забрали на войну.
Как миллионы, оказался
жестоко ввергнутым в бои…
И за него один остался
Степан — надеждою семьи.
Ему не слушать невозбранно
веселый шум донецких вод:
подручным к слесарю Степана
определили на завод.
Ему теперь не часто лесом
бродить вдоль замерших озер, —
пора не с книгой, а с железом
вести серьезный разговор.
Шумит завод тысячелицый.
Степан мужает у станка.
И, неуклонная, струится
жизнь от гудка и до гудка.
Пришла пора иным знакомым —
сердца работой скреплены…
А где-то там, за окоемом,
горит земля в чаду войны.
Везде стопа войны стальная.
И с каждым днем печальней мать,
отцовских писем ожидая,—
пора бы, мог и написать…
Как там ему, где жарче горна
металлом брызжет динамит?..
А вскоре страшной вестью черной
беда обрушилась: убит.
О, как пытались боль утраты
слезами выплеснуть до дна!
О, сколько раз тогда была ты
проклятью предана, война!
Глаза — как будто в едком дыме,
тугая боль сжимает грудь,
но из могилы никакими
отца слезами не вернуть.
Детей не сможет, как бывало,
обнять, пить воду из Донца…
Таких, как он, уже немало —
испивших муку до конца.
А смерть всё новой дани просит
в громах ударов огневых,
как будто рожь косою, косит
народ в шинелях полевых.
А дни плывут, как дым завода,
и нет конца войны громам.
И всё труднее жить народу,
и всё вольготней — богачам.
Рукам трудящихся — оковы.
Глазам бессонным — смерти ночь…
Ужель войне кипеть багрово,
ужель беды не превозмочь?..