Кто идет во глубь земли
Или молотом махает;
Кто сетями для семьи
Хлеб насущный добывает;
Кто за плугом льет свой пот,
Как наемник господина;
Кто под ношей спину гнет
Для жены своей, для сына,—
Честь им! слава их трудам!
Слава каждой капле пота!
Честь мозолистым рукам!
Да спори́тся их работа!
Но забудем ли о том,
Кто безропотно страдает
И, работая умом,
Сам нередко голодает?
В тесной хижине ль своей
Он с наукой тратит годы,
Раб ли книжных торгашей,
Пишет драмы или оды,
Или просто вздор чужой
Переписывает к срокам,
Иль, вступив в ученый строй,
Ходит, бедный, по урокам, —
Что ж! ведь труженик и он!
И ему — терпеть, трудиться
Повелел судьбы закон,
И его глава сребрится!
И влачит до гроба он
Бремя скорби и гоненья,
А детей голодных стон
Убивает вдохновенье!
Так иного я знавал:
Духом он стремился в небо,
Но во прахе изнывал,
Пресмыкаясь ради хлеба!
Так с семьею на плечах
Хлопотал он и трудился,
Целый век свой был в тисках
И как рыба о́б лед бился!
И сидел он, и писал,
Бледный, с впалыми щеками;
А меж тем восток сиял,
Ветерок играл цветами,
Пел весенний соловей,
Пар дымился над рекою…
Он над книгою своей
Гнулся — труженик душою!
Но под бременем скорбей
Утешался он, мечтая:
«Жизнь печальна, но и в ней
Есть поэзия святая!
Пусть судьба гнетет меня!
Тверд останусь я душою:
Для детей трудился я,
Честь моя всегда со мною!»
Наконец не стало сил!
Кончил он свое боренье;
Лишь порой к нему сходил
Луч заветный вдохновенья:
Ночью вдруг его лобзал
Поцелуй знакомой музы,
И свободно возлетал
Прежний гений, сбросив узы.
Вечным сном теперь он спит!
Прах его земля сокрыла;
Одинокая стоит
Без креста его могила.
И малютки, и жена
Плачут, бедные, без пищи:
Только имя без пятна
Им отец оставил нищий!
Честь и слава всем трудам!
Слава каждой капле пота!
Честь мозолистым рукам!
Да спорится их работа!
Вспомним с честью и о том,
Кто с наукой голодает
И, работая умом,
Горький век свой убивает!
<1850>
Полно, зачем ты, слеза одинокая,
Взоры туманишь мои?
Разве не сгладило время далекое
Раны последней любви?
Время их сгладило, сердце тревожное
Скрыло их в недрах своих,—
Там, как в могиле, им место надежное,
Там не дороешься их.
Сердце их скрыло; но память досадная
Их как святыню хранит;
Знать, оттого-то и грусть безотрадная
Душу порою томит.
9 июля 1847
Что не горлица воркует ранним утром в тишине,
Безутешная горюет Ярославна на стене:
Вольной пташкой полечу я по Дунаю,
Путь-дороженьку разведаю, узнаю,
Там в Каял-реке, склонясь на бережок,
Обмочу я свой бобровый рукавок,
И слезами, и студеною водою
Раны князя, друга милого, обмою.
Так в Путивле ежедневно, ранней-утренней порой
Раздается скорбный голос Ярославны молодой:
Ветер, ветер! ах, зачем ты из долины
Веешь стрелы на родимые дружины?
Разве нет тебе приволья в облаках,
Нет раздолья с кораблями на морях?
Для чего ж мою ты, ветер, губишь младость,
По ковыль-траве развеял мою радость?
То не дождичек осенний грустно во поле шумит,
Безутешная княгиня слезно плачет-говорит:
Днепр мой славный! ты пробил себе волнами
В землю половцев дорогу меж горами;
Быстро мчали струи вольные твои
В стан враждебный Святославовы ладьи…
Принеси ж ко мне ты друга дорогова,
Да не шлю к нему я слез горючих снова!
Так в Путивле, на рассвете, с городской его стены
Слышен голос Ярославны в час заветной тишины:
Солнце красное! ты всем равно сияешь,
Всем тепло свое равно ты посылаешь…
Ах, зачем своим ты огненным лучом
Раскаляешь друга милого шелом?
И полки его, ослабленные зноем,
В диком поле приуныли перед боем!
Так в Путивле одиноко плачет утренней порой
Князя Игоря супруга на стене городовой.
1848
