Виноград — это рай. Сколько радостных глаз
У лозы. Сколько слез. Оттяни, оторви
Гроздь прозрачных углей, что от солнца зажглась,
И засмейся, и заговори о любви.
Взроем черствую землю вокруг. И звонка,
Перекручена встанет лоза, как скелет.
Мускулистые нити подвяжем, пока
В эти ядра не вселится солнечный свет.
Вся прохлада подземная в них вобрана.
Жидкость вязкая — сладкий, сгустившийся зной.
Тополей веретена дрожат. Тишина.
Арарат — он сегодня, как небо, сквозной.
Застучат погремушкой копыта овец,
Тени вытянут шеи, сухи и смуглы.
Значит, вечер родился. Работе конец.
Мы поставим под звездами наши столы.
Журавлиные горла кувшинов нагнем.
Жизнь, как ветер, играет, не знаю преград.
И тогда горьковатым и черным огнем
Пусть заплещется в кружке моей виноград.
Над плавною, над прихотливою ложбиной,
Где дружат дома — сколько их собралось! —
Где воздух задумался, весь голубиный,
Задремывающий, просохший насквозь,
Где перелетают все выше и выше
Балконов развернутые веера,
И слышишь — гортанно беседуют крыши
И их раздвигает, воркуя, Кура,
Где город позванивает наковальней
И молит, чтоб горы его сберегли,
А горы встают округленней, овальней,
Как вздохи и выдохи тихой земли, —
Я тысячу лет простоял бы, не споря,
В одежде дорожной, не молод, не стар,
Над складками этого тесного моря,
Над волнами зданий, над вспышками фар,
Чтоб зори накапливались и ржавели,
И сердце молчало б, и слышал бы я —
На звучный, как скрипка, проспект Руставели
Выходят стихами меняться друзья.
Он распластан тающим лучом.
Сети звезд в бумажный сон акация
Впутались. Заботы совлечем,
С юностью пойдем перекликаться
И задумаемся. Но о чем?
Так пахуч, так сытен, изобилен
Воздуха благотворящий сок.
Из каких невидимых давилен
Желобами мрака он притек?
Я закупорить его бессилен
В стих, словно в надломанный сосуд.
К этой ночи мы пришли на суд
И оправданы без опозданий.
Сизые карнизы серых зданий,
Будто губы, грудь небес сосут.
О, я знаю, ежели на свете
Сохранилось счастье про запас,
То оно раскладывало эти
Улицы, словно ковры, для нас.
И оно балконы застеклило…
Или сам я, вдруг прозрев от мглы,
Вижу — горы дремлю крутокрыло,
Будто утомленные орлы.
Жизнь, ты напрямик заговорила,
Полновластием своих щедрот,
Как цветы, как звезды откровенна,
Как любовь, настигшая мгновенно,
Иль украшенный улыбкой рот.
Мы скользим, как по скрипичной деке,
По проспекта высохшей коре.
Я в долгу у Грузии. Навеки…
Мы сойдем к щебечущей Куре.
Что любовь? — Пускай воображенье,
Но она мне направляла вниз
Глаз моих несытое круженье
В угнездившийся у ног Тифлис.
И она тревожилась, гадая,
У какого именно моста
Там Кура смеялась молодая,
У небес заимствуя цвета.
И, пройдясь по всей клавиатуре
Зданий, отозвавшихся сполна,
Тишины сестра, подруга бури,
Об одном заботилась она:
Чтоб из всех знакомых раньше Грузий
Я бы захватил в просторный путь
Ту, что этот день мне в сердце грузит,
Ту, что вдруг мне расщепила грудь.
Так легко, как входит в тело пуля, —
Чтоб я помнил эту смерть потом,
В нашем робком небе карауля
Память о потоке золотом.
Уступы травы тяжелели,
Цветы, костенея, легли
На вверенном Важа Пшавеле
Пласте загорелой земли.
И мрамор еще не обтесан,
В ограду не скручен чугун,
Лишь ветер стучит по откосам
Оборванной связкою струн.
Все трезво. И пусто. И просто.
На плоской могилы ступень
Встал неизмеримого роста
Просторы приемлющий день.
И в небе литом и пологом
Плывет, обнажен напоказ,
Слог перемещая за слогом,
Гор вольнолюбивый рассказ.
Лишь с ними тягаться условясь,
Им в простосердечьи равна
Поэм его, нищих, как совесть,
Обветренная крутизна.
И этой прямой немотою
Открытых небес нагружен,
Такой безысходно простою
Стать правдой осмелился он.
Но что бы мы — зависть иль славу,
Как тень, ни влекли за собой, —
Он все ж настигает, по праву
Отпущенный, нужный покой.
И ты, замурованный в гору,
Как щит отслуживший лежишь,
И, видно, пришлась тебе впору
Вокруг многогорбая тишь.
А стоит чуть-чуть накрениться
К свернувшейся улиц резьбе, —
Там звуков бредет вереница
Сюда, на свиданье к тебе.