Почти напоследок

В наш дом вошло зловещее слово «цитомегаловирус».

Но моя жена-англичанка с так нравящимся всем кавказцам именем Джан - не сдавалась. Она не давала Тоше умирать, не давала ему не шевелиться, разговаривала с ним, хотя он, может быть, ничего не понимал. Впрочем, говорят, дети слышат и понимают всё, даже когда они в материнской утробе.

Однажды рано утром Джан затрясла меня за плечо с глазами, полными счастливых

слёз:

- Посмотри!

И я увидел над боковой стенкой детской кроватки, сделанной из отходов мрачного учрежденческого ДСП, впервые поднявшуюся, как перископ, белокурую головку нашего младшего сына с уже полусмышлёными глазами.

Цитомегаловирус сделал своё дело - он успел разрушить часть мозговых клеток. Но неистовая Джан с викторианским упорством раскопала новейшую программу физических упражнений, когда три человека не дают ребёнку отдыхать, двигают его руками и ногами и заставляют его самого двигаться. Непрерывный труд. Восемь-десять упражнений с десяти

утра до шести вечера. Тогда другие клетки активизируются и принимают на себя функции разрушенных.

Появились помощники. Некоторые оказались способными лишь на помощь всплесками и быстро испарялись, исполнив разовый гуманистический долг. Я заметил, что многие могут быть добровольцами лишь по общественному поручению, а добровольное добровольчество им неведомо. Но были и те, кто работали, как волы.

Конечно, сама Джан. Ангел-хранитель нашей семьи, бывшая калужская медсестра Зина, которой Тоша сказал своё самое первое в жизни слово «Зи». Геодезистка-татарка Валентина Каримовна с вкрадчивой кочевничьей походкой и черносливными глазами -«Ки». Украинка Вера, защитившая диссертацию о воспитании детей у японцев, хотя она ни разу не побывала в Стране восходящего солнца по причинам, от неё не зависящим, - «Ве». Аспирантка-психолог, сибирячка, по происхождению из ссыльных поляков, Марина - «Ри». Знаменитый ватерполист, а ныне просто хороший человек - Игорь. Студент-абхазец Валера, тайно пишущий стихи, из которого никогда не получится поэт, но зато получится прекрасный отец - «Ле». Похожий на Илью Муромца и одновременно на миллионера Савву Морозова, поддерживавшего большевистскую подпольную организацию, шофёр и бильярдист Вадим, приносящий в подарок то выигранные им бронзовые подсвечники, то банку маринованных белых грибов из тоскующего по нему родного Ярославля - «Ди». Мой старший сын Петя - «Пе». Самые дисциплинированные помощники - английские студенты из Института русского языка для иностранцев, напевающие Тоше во время упражнений его

любимую песенку «В1аск зпеер»16, соперничающую только с «Крокодилом Геной». Тоша их называл так: «Дж», «Э», «Ру», «Мэ». А трудное имя Джуна он как по волшебству произнёс сразу.

Образовался целый интернационал, поднимающий на ноги ребёнка. Этот интернационал разминал его, мял, как скульптор мнёт глину. Этот интернационал лепил из него человека. И благодарный за это маленький человек прилежно ползал по полу, дуя на маячащие перед ним зажжённые спички, сопя, взбирался и спускался по лестнице, перевёртывался с боку на бок, взлетал к потолку на верёвочных качелях, пыхтел в прозрачной воздушной маске, и его фиалковые мамины глаза стали потихонечку думать, а ноги, раньше такие неловкие, как у деревянненького бычка, стали всё крепче и крепче ходить по земле.

Но в нашем доме появлялись и наблюдательствующие поучители. Ужас вызывало то, что с ребёнком играют спичками. Настежь открытые форточки бросали в дрожь, как потрясение основ. А одна дама, бывшая заведующая отделом знамён в магазине «Культтовары» на улице 25-го Октября, пришедшая узнать, не нужна ли нам «домоправительница» - она именно так и сказала, избегая унизительного, по её мнению, слова «домработница», - трагически воздела руки, увидев Тошины гимнастические сооружения и кольца, ввинченные в потолок:

- Простите меня, но это же средневековая камера пыток. Ребёнку прежде всего нужен покой и калорийная пища!

А с Тошей продолжали работать, и врач-логопед, с библейскими печальными глазами, Лариса, доставала один за другим по новому звуку из его губ волшебным металлическим прутиком с шариком на конце.

А позавчера Тоша, когда мы, незаметно для него, перестали поддерживать его за локти, впервые начал подпрыгивать сам на старой раскладушке, как на батуте, и сказал трудное полуслово «пры».

Поднять бы и Петю, и Сашу,

16 "Чёрная овца" (англ.).

и Тошу,

на мам не свалив,

но если чужих, неизвестных мне, брошу,

я брошу своих.

Поднять бы сирот Кампучии,

Найроби,

спасти от ракет.

Детишек чужих,

как чужого народа,

нет.

Поднять бы мальцов из Аддис-Абебы,

всем дать им поесть,

шепнуть зулусёнку:

«Хотелось тебе бы

Шекспира прочесть?»

И может, от голода в Бангладеше

тот хлопчик умрёт,

который привёл бы к единой надежде

всемирный наш род.

Заманчив проект социального рая, но полная стыдь, всех в мире детишек усыновляя, своих запустить.

Глобальность порой шовинизма спесивей.

Я так ли живу?

Обнять человечество -

это красивей,

чем просто жену.

Я занят планетой,

раздрызган,

раскрошен.

Не муж -

срамота.

Свой сын,

если он позаброшен, -он брошен.

Он -

как сирота.

Должны мы бороться

за детские души,

должны,

должны...

Но что, если под поучительской чушью в нас

нету души? Учитель - он доктор, а не поучитель, и школа -

роддом.

Сначала вы право учить получите -учите потом.

Должны мы бороться за детские души -но как?

Отвратно игрушечное оружье в ребячьих руках.

Должны мы бороться за детские души прививкой стыда, чтоб не уродились ни фюрер, ни дуче

из них никогда.

Но прежде чем лезть с поучительством грозным

и рваться в бои

за детские души,

пора бы нам, взрослым,

очистить свои...

В 1972 году в городе Сент-Пол, штат Миннесота, я читал стихи американским студентам на крытом стадионе, стоя на боксёрском ринге, с которого непредусмотрительно были сняты металлические стойки и канаты. Внезапно я увидел, что к рингу бегут молодые люди - человек десять. Я подумал, что они хотят поздравить меня, пожать мне руку, и шагнул к краю ринга. Лишь в последний момент я заметил, что лица у них вовсе не поздравительные, а жёсткие, деловые и в руках нет никаких цветов. По залу пронеслось многочисленное «а-ах!», ибо зал видел то, чего не видел я, - ещё нескольких молодых людей, вскочивших на ринг сзади и набегавших на меня со спины.

Резкий толчок в спину швырнул меня вниз, прямо под ноги подоспевшим «поздравителям». Всё было сработано синхронно. Меня, лежащего, начали молниеносно и чётко бить ногами. Единственное, что мне запомнилось, - это ритмично опускавшаяся на мои рёбра, как молот, казавшаяся в тот миг гигантской, рубчатая подошва альпинистского ботинка с прилипшей к ней розовой обёрткой от клубничной жвачки. И ещё: сквозь мелькание бьющих меня под дых ног я увидел лихорадочные фотовспышки и молоденькую девушку-фоторепортёра, которая, припав на колено, снимала моё избиение так же деловито, как меня били. Мой друг и переводчик Альберт Тодд бросился ко мне, прикрывая меня всем телом. Актёр Барри Бойс схватил стойку от микрофона и начал орудовать ею, как палицей, случайно выбив зуб ни в чём не повинному полицейскому. Опомнившиеся зрители бросились на нападающих, и, схваченные, поднятые их руками, те судорожно продолжали колотить ногами по воздуху, как будто старались меня добить. Задержанные оказались родившимися в США и Канаде детьми бандеровцев, сотрудничавших с Гитлером, как будто фашизм, не дотянувшийся во время войны до станции Зима, пытался достать меня в Америке. Шатаясь, я поднялся на ринг и читал ещё примерно час. Боли, как ни странно, я не чувствовал. На вечеринке после концерта ко мне подошла та самая молоденькая девушка-фоторепортёр. Её точеная лебединая шея была обвита, как змеями, ремнями «Никона» и «Хассенблата».