Любовь и голуби (сборник)
Любовь и голуби (сборник) читать книгу онлайн
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным»
(Владимир Меньшов)
. И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям»(Людмила Петрушевская)
. В этой книге он почти весь – в своих пьесах и в памяти друзей.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Саня. Ты че, Николай? (Показывает на Лиду.)
Лида (не открывая глаз). Где он?
Валя (крестясь). Слава те, Господи!
Лида. Николай где?
Макеевна. Тьфу ты! В бок, в бок-то глянь, теть Лида!
Саня. На ком лежишь-то?
Лида (увидев Николая, обнимает). Коленька…
Николай. Лидух… Лидух…
Оба плачут. Заплакала и Валя; маячит Сане, чтобы тот подошел.
Саня (подходя к Вале). А я-то че? Я не стрелялся…
Валя припала к Сане, а Макеевна, встав на завалинку, заглядывает в распахнутое окно.
О, разревелись. Живы, и слава Богу, и ничего не надо. Да, Валюх?
Макеевна. Че-то там… Несет чем-то, пахнет.
Саня. Порохом, чем. Ружье старое, дымное. Да, Кольк?
Николай. В чем и дело-то. Боек сломан, я его не заряжал даже!
Саня. А как тогда?
Николай. А вот черт его знает. Патронов вообще сто лет не покупал.
Лида. Палка, вон, раз в год стреляет.
Николай. Может, правда, как палка… А, Саньк? Сел на кровать, положил рядом, не шевелил его даже. Как саданет. Само.
Макеевна. Никакой не порох! Тесто, по-моему, сбежало, че-то дрожжами повеяло.
Валя засунула голову в окно, начинает хохотать, присаживаясь на завалинку рядом с Лидой.
Саня. О, о, насмешил кто?
Валя. Коль! Коля, ты куда сунул-то?..
Николай. Кого?
Валя. Ты ж ее… Ой, умора. Ой, не могу! Куда засунул-то?
Николай. Никому никого не совал…
Лида (мягко шлепнув Николая). Болтай, болтало.
Николай. Ну правда.
Все постепенно заражаются Валиным смехом.
Валя. Из подпола-то тащили-то!
Николай (догадавшись). Бутыль, мативо! Е-мое! Санька, за мной! (Бежит в дом.)
Саня. Куда? Чего? (Убегает за Николаем.)
Макеевна. Теть Валя, нам-то расшифруй.
Валя. Да бутыль с брагой у его взорвалась! Никакое не ружье! А мы… А сам-то чуть в штаны не наклал! Ой, умора! Ой, не могу!
Макеевна. Бражка взорвалась?
Саня (выглянув из окна). Да не! Только пробку вышибнуло! Прямо в мягко место ему пульнула!
Голос Николая. Санька! Кружку!
Саня (весело). Ишо бежит! Ишо пенится! (Скрывается в доме.)
Лида. Она ж в подполе была, за картошкой…
Валя. Но, а потом вытащил! Папиросы за пазуху, а бутыль под кровать взял и задвинул!
Лида. А! Это, поди, когда мы с Саней у вас ковры забирали!
Валя (всплеснув руками). А я голову сломала: куда девались!
Лида. Глядим, ни тебя, ни Кольки в доме, подполье нараспашку, мы и взяли.
Валя. Дак а мы-то через наш подпол в ваш за папиросами… Еще отлил себе в банку.
Макеевна. Они, наверно, и счас себе в желудок отливают за милу душу.
Лида. Всю ж уговорят! Еще и вылижут.
Валя. Ой, бежим, Лида!
Макеевна. Теть Лида, а мне куда теперь… с кирпичами-то как? Куда деваться?
Лида. Да черт с ними! Надо – еще тебе натаскаем. Бежимте! Ведь всю счас вылакают! Такая бражка вкусная получилась. Я ведь там уже сколько-то отпивала.
Макеевна (поет). «Эх, пить будем, гулять будем, а смерть придет – помирать будем!»
Частушку подхватили Валя и Лида, а потом и мужики в доме.
Картина десятая
Ночь. Гроза. Синие сполохи то и дело выхватывают из темноты дом стариков. Не уступая шуму дождя и громовым раскатам, из светящихся распахнутых окон льется песня. Гроза уходит все дальше, словно оставляя в покое примирившиеся дождь и пение.
Конец
Саня, Ваня, с ними Римас [2]
Пьеса в двух частях
Дедам моим – Петру Рудакову, Ивану Краснощекову,
бабкам моим – Софье, Александре, Анне посвящаю.
Великим труженицам и матерям, воинам,
защитившим Родину нашу от фашизма – вечная светлая память!
Действующие лица
АЛЕКСАНДРА
АННА сестры
СОФЬЯ
ПЕТР ПЕТРОВИЧ РУДАКОВ, муж Софьи
ЖЕНЯ, дочь Рудаковых
ВИТЬКА, сын Рудаковых (младенец)
ИВАН ДЕМЕНТЬЕВИЧ КРАСНОЩЕКОВ, муж Александры
РИМАС АЛЬБЕРТОВИЧ ПАТИС, холостяк
Часть первая
Картина первая
1941 год. Июль. Вторая половина дня. За околицей села на косогоре сидит Женя. Появляется Александра.
АЛЕКСАНДРА. Женя! Вот куда… забралась. Обыскались тебя! И на озеро, и на речку… Фу. (Села рядом.) Ревешь, что ли? Ох! А Витька-то где? Слышь? Где Витька?
ЖЕНЯ. Под кустом. Спит. Вон.
АЛЕКСАНДРА. А че ж ты его бросила там? Змеюка какая покусает…
ЖЕНЯ. Оборонку ему сделала.
АЛЕКСАНДРА. Какую оборонку?
ЖЕНЯ (улыбнувшись). Пометила вокруг него.
АЛЕКСАНДРА. Как это?
ЖЕНЯ. Ну как… Как звери помечают. Пописала вокруг куста. Хоть мышь, хоть змея… Почуют и уйдут.
АЛЕКСАНДРА. Ойё-ё-о-о! (Смеется.) Ой-ё-ё! Тебя кто так надоумил делать-то?
ЖЕНЯ. Дядь Ваня твой. Он всегда так делает. Границу набрызгает вокруг корзины – с малиной, с грибами – и все. Даже медведь заопасается.
АЛЕКСАНДРА. А я не знала.
ЖЕНЯ. Да ты че, кока? [3] И пацаны всегда так делают.
АЛЕКСАНДРА (смеясь). А я не знала! Ну, люди… Смотри, до чего додумались. Да? Смекнули же… Зверь, правда, понюхает и уйдет, не захочет связываться-то. От немцев, от фашистов побрызгать бы че-нить вокруг страны, чтоб не лезли… Дак поздно уже – залезли уже. (Помолчав.) Мать, говорю, тебя потеряла. Счас сюда с Нюркой прибежит. На озеро завернули, а ты вон где сидишь, рыдашь. Скажи, чего ревешь-то? Потеряла чего-нибудь? Обидел кто?
ЖЕНЯ. Теть Нюра опять брюхатая.
АЛЕКСАНДРА. Ды ты че?!
ЖЕНЯ. Да! Поди, к зиме кого-нибудь уже выродит.
АЛЕКСАНДРА. А-а! Надо же, заметила. А я, слепорыло, ниче не вижу.
ЖЕНЯ. Она их куда рожает-то, кока? Еще война вон… началась.
АЛЕКСАНДРА. Ты как заметила? Может, ошибаешься?
ЖЕНЯ. А че ж тогда все время у нас огурцы соленые просит?
АЛЕКСАНДРА. Господи, огурцы баба любит, вот и просит.
ЖЕНЯ. Знаешь, сколько она их за один раз съедает? Целую миску.
АЛЕКСАНДРА. Засол хороший.
ЖЕНЯ. Да? Ей тазик навали – тазик съест. Еще известку колупает.
АЛЕКСАНДРА. Зачем?
ЖЕНЯ. Колупает и сосет. Колькой беременна была, так делала, Сережкой – так делала, Капкой – тоже. Сколько раз мел у меня просила, я ей из школы таскала.
АЛЕКСАНДРА. Мел ела?
ЖЕНЯ. Да! И мел!
АЛЕКСАНДРА. Организм, видно, требует. Не хватает в нем, наверно, копонентов каких-то… Копанентов, да?
ЖЕНЯ. Компонентов.
АЛЕКСАНДРА. О! Компонентов. Вот и жует. Ну и пусть себе жует, ты-то че переживаешь? Мне, вон, Бог никак детей не дает… Сейчас бы сказали: «Александра, вот тебе целое ведро извески, садись и ешь. Ведро уговоришь – будет тебе ребятеночек. Я бы и бочку за такую-то радость ухнула, чесно слово.
ЖЕНЯ. И померла бы сразу.
АЛЕКСАНДРА. С такой радостью впереди никакая смерть не страшна.
Помолчали. Женя положила голову тетке на плечо.
ЖЕНЯ. Крестная…
АЛЕКСАНДРА. У?
ЖЕНЯ. Вот если бы ты родила, я бы с радостью и возилась бы, и нянчилась, и помогала бы тебе…
АЛЕКСАНДРА. Ну нету, нету. Ну как я его тебе? По-щучьему веленью, что ли? Не знаю… То ли я пустая, то ли муж мой шалапутный.
ЖЕНЯ. В Краснослудку с дядей Ваней съездите, или в область – в Молотов – в женскую больницу, узнайте. Там точно определят.
АЛЕКСАНДРА. Ты что! Боюсь! Вдруг скажут… Александра Алексеевна, скажут, недоделанная вы для женского счастья, бракованная, не ждите никого… Не надейтесь, в общем. Мне тогда в петлю сразу.
