Пьесы

Татьяна убирает звук. Ей слышится музыка… песня, которую когда-то посвятил ей Петр.

Татьяна усиливает звук.

На экране — общий план комплекса. Татьяна дает интервью.

Г о л о с  Т а т ь я н ы. Сегодня сдали вторую очередь. Есть недоделки, конечно. Пожалуй, их даже слишком много. Но, думаю я, несмотря ни на что, мясной конвейер заработает скоро на полную мощность.

Т а т ь я н а. Поспешила я, Васька! Барахлит наш конвейер! Совсем с ним запурхались…

Г о л о с  д и к т о р а. А теперь, если позволите, вопрос личного плана.

Г о л о с  Т а т ь я н ы (сухо). Пожалуйста.

Г о л о с  д и к т о р а. Скажите, вы счастливы, Татьяна Алексеевна?

Г о л о с  Т а т ь я н ы. Я выбрала себе дело. Серьезное, нужное дело. Им и живу.

Г о л о с  д и к т о р а (подхватывает). Да, дело чрезвычайно ответственное… Оно по плечу только сильным и беззаветным людям…

Г о л о с  Т а т ь я н ы. Я не считаю себя ни сильной, ни беззаветной… Но существует такое простое понятие — совесть…

Г о л о с  д и к т о р а. Вы слишком строги к себе, Татьяна Алексеевна. Впрочем, именно так и должно быть. Именно так могла гордо сказать современная советская женщина, коммунист, депутат, член областного комитета партии…

Входит  И г о ш е в. Татьяна выключает телевизор.

И г о ш е в. Таня, бедная ты моя…

Т а т ь я н а. С чего ты взял, Сергей Саввич?

И г о ш е в (подошел к ней, обнял. Татьяна беспомощно приникла к нему). Таня, родная!..

Т а т ь я н а. Что случилось?

И г о ш е в. Я с худой вестью к тебе, Таня. (Гладит ее по волосам.)

Т а т ь я н а. Что, падеж начался? Я с этими депутатскими делами все на свете забросила…

И г о ш е в. Хуже, Таня. Много хуже.

Татьяна оторвалась от него, вопросительно смотрит в глаза.

Валентин разбился…

Т а т ь я н а. Разбился?

И г о ш е в. Ага. Ехал на машине… не знаю на чьей… и разбился.

Пауза.

Т а т ь я н а. Что я Петру-то теперь скажу? Что я скажу ему? А?

Звучит одна из песен Петра. На полуслове обрывается, хрипит, как это случается с испорченной пластинкой. Диск крутится.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Здравствуйте… Не могу, Николай Иванович. У меня… родственник в автомобильной катастрофе погиб… Понимаю, что принципиальный. Непринципиальных вопросов райком не ставит. Считайте, что голос мой с вами. С большинством, конечно. А мне сейчас не до заседаний… (Уходит.)

Изба пуста. Но вот дверь тихонько открывается. В щель робко протискивается  П е т р. Кинул котомку у порога.

П е т р (нерешительно позвал). Таня, Тань! Ты дома? (Обошел комнаты, внимательно ко всему присматриваясь.) Сам виноват. Надо было известить телеграммой. Валентин-то, наверно, не доехал еще… Где-нибудь завяз на своей тачке. Да. Все как на картине «Не ждали». Может, и впрямь не ждали. Подумайте: муж объявился! Мало нас, сереньких, что ли? Можно и получше найти… незапятнанных. (Подошел к кровати, ощупал постель.) Что я, как ищейка, принюхиваюсь? Таня у меня не таковская. Она мне до гроба верна. А ежели и не верная, так что? Чем она мне обязана? Штампом в паспорте? Так у меня и паспорта нет. Беспаспортный я теперь… Стало быть, и штампа нет никакого. (Походил по комнате. Подошел к двери.) Уйду от греха подальше, пока ее нет. Побуду у Валентина, если приехал. (Остановился возле фотографии, на которой снят вместе с Татьяной. Включил на полную громкость телевизор.) О чем-то говорят, а я не слышу! Весь мир для меня окаменел… (Увидал на столе газету.) Хоть из гаубицы стреляй — не оглушишь. (Пробегает глазами газету.) «Уловки японских монополий»… «Конфликт урегулирован»… «Пиночет угрожает»… Ну, Пиночет, он на то и есть Пиночет… Большой войной вроде не пахнет. Сообщение ТАСС… (Читает.) «Мелиоратор С. Домратс услышал в лесу птичий крик. Это кричала ворона. Звала на помощь. Рядом с ней был вороненок с подбитым крылом. Домратс взял подранка домой и лечил, пока не срослось крыло. «Приятельница» жила тут же. Когда крыло срослось, обе птицы улетели». Вот она, птичья солидарность! Даже ТАСС о ней сообщает. А Пиночет грозит. Может, и боится его кто-то. Я вот не боюсь… Может, оттого, что не слышу… (Сдавил ладонями уши.) Тюрьма! Тюрьма! Страшней, чем глухота, тюрьмы не бывает. (Уходит.)

Мяукает кот. Беспокойно оглядываясь, чуть-чуть согнувшись, входит  Ю р а. Вскоре появляется и  Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. О, кто приехал! Ну, здравствуй! (Обнимает сына.) Какой ты колючий! Что не бреешься? Решил бороду отпускать?

Ю р а. Так вышло, мать.

Т а т ь я н а. Что вышло?

Ю р а. Сидел я… ровно пятнадцать суток. Тютелька в тютельку.

Т а т ь я н а. Не так много… в отличие от отца. А за что?

Ю р а. Да. В церкви… ну нашумел я… там.

Т а т ь я н а. На бога восстал? Чем же он помешал тебе?

Ю р а. Ненавижу всяческое поклонение…

Т а т ь я н а. Богоборец какой выискался! Это ты от безделья бесишься.

Ю р а. Нет, мать! Тут вот во мне накипело. (Указывает на сердце.)

Т а т ь я н а. Я и говорю — от безделья. То в Рембрандты лезешь, то в богоборцы. Мечешься, мечешься… В кого ты таков?..

Ю р а. Наверно, в себя самого.

Т а т ь я н а. Скоро?..

Ю р а. Что скоро?

Т а т ь я н а. Я говорю, скоро болтать перестанешь?

Ю р а. Тебе все это кажется болтовней? А я в тупике, мать. Я в безвыходном тупике. Не выйдет из меня юриста. Хотел быть и адвокатом. А меня самого защищать надо.

Т а т ь я н а. Дерганный ты какой-то. Я в твои годы такой не была.

Ю р а. Ну, мать, мне с тобой не тягаться. Ты у нас запрограммирована на счастье. Потому и живешь с нарастанием. А я вниз качусь… где остановлюсь — не знаю.

Т а т ь я н а. А кто бахвалился когда-то: дескать к тридцати годам стану министром.

Ю р а. И в министры меня не тянет. Я бродяжить решил…

Т а т ь я н а. Что ж, Горький в молодости тоже бродяжил.

Ю р а. Ничего себе завернула!

Т а т ь я н а. Иначе я не умею. Как говорится: «Украсть, так миллион, жениться, так на царевне!» Рискни, сын, докажи миру, что ты не кисляй.

Ю р а. Не того я полета, мать. Главное, призвания в себе не вижу. Может, таланта во мне нет никакого… А?

Т а т ь я н а. Давай талант оставим в покое. А институт ты кончишь, хоть тресни.

Ю р а. Ладно, мать. Как скажешь, так будет.

Т а т ь я н а (нежно). Устал?

Юра. Я бы не прочь храпануть часок.

Т а т ь я н а. Ну поспи, сыночка, поспи.

Юра. Как ты сказала это волшебно! Обычное слово музыкой вдруг зазвучало.

Т а т ь я н а. Какое же оно обычное? Оно необычное, Юра. Каждый сын для матери необычен. Ее сын-то, единственный. Ну, спи, родной. Спи, мой воробушек.

Ю р а (порывисто). Дай руку, мама. Дай мне твою руку. (Взяв ее руку, нежно целует.)

Т а т ь я н а. Маленький… Ты все еще маленький у меня. (Прижала голову сына к груди.) Тебе бы, действительно, колыбельную сейчас спеть, а я вот не умею.

Ю р а. Это ничего, мам. Это ничего. Ты все равно у меня самая лучшая. Спокойной ночи.

Т а т ь я н а. До ночи еще далеко. Мне на работу сбегать надо.

Ю р а. Так беги. Беги, не задерживайся.

Т а т ь я н а, внимательно поглядев на него, уходит. Юра лежит на диване, улыбается, вспоминая ласку и нежность матери. Увидев висящее на стене ружье, вскакивает и снимает его. Заглянув в казенник, подмигнул коту.