Тележка с яблоками

Магнус. Вы меня ставите в очень затруднительное поло­жение. А вдруг я увижу, что вы завели страну на край про­пасти, — что же, я не могу предостеречь своих подданных?

Бальб. Это наш долг — предостерегать их, а не ваш.

Магнус. Но, предположим, вы не выполняете своего дол­га? Предположим, вы сами не замечаете опасности? Бывали та­кие случаи. И, наверно, будут еще.

Красс (вкрадчиво). Мне кажется, мы, как демократы, должны исходить из предположения, что таких случаев быть не может.

Боэнерджес. Чушь! Они были и будут, пока не най­дется человек, у которого хватит пороху положить это­му конец.

Красс. Да, да, я понимаю. Но как же демократия?

Боэнерджес. Подите вы с вашей демократией... (Не до­говаривает.) Я тридцать лет имею дело с демократией, как и большинство из вас. Этим все сказано.

Бальб. Если вы хотите знать мое мнение — вся беда в том, что заработная плата слишком высока. Сейчас у нас каж­дый может заработать от пяти до двадцати фунтов в неделю, а если он безработный, то получает солидное пособие. А какой англичанин станет интересоваться политикой, пока он в состо­янии иметь свой автомобиль?

Никобар. Сколько избирателей участвовало в последних выборах? Не больше семи процентов.

Бальб. Да и эти семь процентов — горстка простачков, которых выборы занимали как игра. Для демократии, о кото­рой хлопочет Красс, нужны лишения, нищета.

Протей (с пафосом). А мы покончили с лишениями и ни­щетой. Именно поэтому мы пользуемся доверием народа. (Ко­ролю.) И именно поэтому вам придется уступить нашим требо­ваниям. Мы опираемся на английский народ — народ, который живет в довольстве, спокойной, обеспеченной буржуазной жиз­нью.

Магнус. Неправда; вовсе не мы покончили с лишениями и нищетой. Это сделали наши дельцы, представители крупного капитала. Но как им это удалось? А вот как: они стали выво­зить капитал за границу, туда, где еще существуют нищета и лишения, — иными словами, туда, где дешев труд. За счет при­былей с этого капитала мы и живем в довольстве. Все мы те­перь — леди и джентльмены.

Никобар. И прекрасно. Чего ж вам еще надо?

Плиний. Вы словно попрекаете нас, сэр, тем, что страна процветает!

Магнус. Я не хочу, чтобы это процветание оказалось кратковременным.

Никобар. А почему оно должно оказаться кратковремен­ным? (Встает.) Скажите лучше прямо: вам было бы приятнее знать, что народ бедствует, и разыгрывать из себя его защитни­ка и спасителя, чем быть вынужденным признать, что народу живется лучше при нашем правительстве — правительстве склочников и головотяпов, как вы изволили выразиться.

Магнус. Это не я так выразился, это премьер-министр.

Никобар. Не передергивайте: он только цитировал под­купленную вами прессу. Суть дела в том, что мы стоим за вы­сокую заработную плату, а вы постоянно нападаете на тех, из чьего кармана она идет. Ну, а избирателям нравится получать высокую заработную плату. Они отлично понимают, что для них хорошо; а вот чем вы недовольны, они не понимают, и по­тому все ваши попытки натравить их на нас ни к чему не при­ведут. (Садится на место.)

Плиний. Ну, ну, Ник, зачем так напирать на это? Все мы тут добрые друзья. Никто не возражает против того, чтобы страна процветала.

Магнус. А вы уверены, что она будет процветать и впредь?

Никобар. Еще бы!

Плиний. Помилуйте, сэр! Что это вы?

Бальб. Уверены ли мы! Да возьмите хоть мой изби­рательный округ — северо-восточный Бирмингам. Четыре ква­дратных мили одних кондитерских фабрик! Известно ли вам, что по производству рождественских конфет-хлопушек Бирмин­гам может считаться кузницей мира?

Красс. А Гейтсхед и Миддлсборо! Известно ли вам, что за последние пять лет в тех местах забыли, что такое безрабо­тица, и что выпуск шоколадной помадки достигает там двадца­ти тысяч тонн в день?

Магнус. Приятно, конечно, сознавать, что, в случае мир­ной блокады со стороны Лиги наций, мы целых три недели мо­жем продержаться, питаясь шоколадной помадкой отечествен­ного производства.

Никобар. Тут нет ничего смешного. Мы не одни конфе­ты выпускаем, но и более солидную продукцию. Где вы найде­те клюшки для гольфа лучше английских?

Бальб. А производство фарфора! Посуда марки Дер­би, марки Челси! А ковровоткацкая промышленность! Ведь из­делия гринвичских фабрик совсем вытеснили с рынка француз­ские гобелены.

Красс. Не забывайте о наших гоночных яхтах и авто­мобилях, сэр, — лучшие модели на свете, и притом выпуск толь­ко по особому заказу. Дешевой серийной продукцией не зани­маемся!

Плиний. А наше животноводство! Английские пони для игры в поло — лучшие в мире!

Аманда. А английские горничные? На всех международ­ных конкурсах красоты они выходят победительницами.

Плиний. Ах, Манди, Манди! Нельзя ли без пошлостей?

Магнус. Боюсь, что английские горничные — единствен­ная реальная статья в активе вашего баланса.

Аманда (торжественно). Ага! (Плинию.) Шли бы вы до­мой спать, дедушка, да перед сном подумали бы над тем, что сказал его величество.

Протей. Так как же, сэр? Убедились вы, что на нашей стороне — самый высокооплачиваемый пролетариат в мире?

Магнус (серьезно). Я опасаюсь революции.

Все мужчины встречают эти слова оглушительным хохотом.

Боэнерджес. Ну, тут уж я должен присоединиться к ос­тальным, сэр. Насчет шоколадных помадок я вполне согласен с вами: у меня от них желудок портится. Но революция — в Англии!!! Выкиньте это из головы, сэр. Этого не будет, хотя бы вы изорвали в клочья «Великую хартию вольностей» на гла­зах у всего Лондона или вздумали сжечь на костре всех до од­ного членов палаты общин, как в старину сжигали еретиков.

Магнус. Речь идет не о революции в Англии. Речь идет о тех странах, с которых мы взимаем дань, обеспечивающую на­ше благополучие. Что, если они вдруг раздумают платить эту дань? Такие случаи бывали.

Плиний. Ни, ни, ни, сэр! Этого быть не может. Ведь им же нужно торговать с нами.

Магнус. Ну, я думаю, они в крайнем случае могут обой­тись без рождественских хлопушек.

Красс. Вы рассуждаете, как ребенок.

Магнус. Дети при всей своей наивности рассуждают ино­гда очень здраво, господин министр колоний. Когда я вижу, какого рода процветание вы создали, отдав ведущие отрасли нашей промышленности на откуп крупным капиталистам, лишь бы они затыкали вашим избирателям рот высокой зарплатой, — мне кажется, что я сижу на вулкане.

Лизистрата (до сих пор только слушавшая с бесконеч­ным презрением, вдруг вмешивается в разговор низким замо­гильным контральто). Правильно! Правильно! Мое министерст­во уже готово было приступить к использованию энергии мор­ского пролива на севере Шотландии и отлично справилось бы с этим делом, а вы, дураки, взяли да и отдали все в руки Пентланд-Форт-синдиката, и вот теперь, пока мы тут разводим скло­ки и головотяпство, эта шайка иностранных капиталистов бу­дет наживать миллиарды за народный счет. А все дело обстря­пал Красс. Председатель синдиката — его дядя.

Красс. Ложь! Бессовестная ложь! Он мне даже не род­ня. Он всего лишь тесть моего пасынка.

Бальб. Я требую, чтобы мне разъяснили это выраже­ние — склоки и головотяпство. Слишком уж много раз мы его сегодня слышали. В конце концов, кого тут имеют в виду? Если билль о фабриках — головотяпский билль, я здесь ни при чем. Всем вам известно, что, когда я стал министром, этот билль уже лежал у меня на столе с пометками его величества на по­лях.

Протей. Хотел бы я знать, долго еще вы тут будете играть в руку его величеству и затруднять мое положение?

Все виновато молчат.

(Продолжает уверенным и авторитетным тоном.) Речь идет сейчас вовсе не о наших способностях или нашем поведении. Его величество не станет заострять этот вопрос, потому что иначе мы будем вынуждены поднять вопрос о нравственности его величества.