Скачущий на льве

Аристобул.  Ты любила бабушку?

Хана.  Да. Она была простой и доброй женщиной.

Аристобул.  А дедушка?

Хана.  Дедушка очень непростой. Такой непростой, что богачи, силачи и  мудрецы робеют, когда с ним говорят. Мне кажется, он видит человека насквозь. Никогда не знаешь, о чем он думает. У него в голове одновременно, наверное, сотня разных мыслей и он умудряется за всеми следить.

Аристобул.  Он очень умный?

Хана.  Я не знаю, что для тебя значит «умный»? Я объясню тебе, что это значит для меня. Ты когда-нибудь бегал наперегонки?

Аристобул.  Конечно.

Хана.  Вот представь, что множество людей соревнуются в беге и все бегут примерно одинаково. Одни вырвались вперед, другие чуть отстали, но надеются догнать. И вдруг ты видишь, что один бегун уже прибежал, он сидит и спокойно смотрит на усилия остальных. Так вот дедушка Акива мыслит с  необыкновенной быстротой. Некоторые даже еще не поняли, в чем состоит проблема, а он уже нашел решение. Мне, простой девушке, это необидно, но вот многие его ученики и даже признанные мудрецы просто теряют дар речи.

Аристобул.  Давай я спрошу по-другому. Он ученый человек?

Хана.  Он очень много знает, но все равно постоянно учится. Он все время что-нибудь читает. Ему приносят свитки с рассуждениями о разных науках, и он платит за них не, не скупясь.

Аристобул.  А о каких науках?

Хана.  Я не все из них знаю. О геометрии, физике, астрономии… А больше всего о философии.

Аристобул.  Он знает много языков?

Хана.  Наверное, все, какие только есть на свете. Он может объясниться и с арабом, и с армянином, и с эфиопом, с любым человеком, откуда бы он ни был.

Аристобул.  Греческий он, конечно, знает?

Хана.  Да у него треть свитков в библиотеке на греческом. Он и римский язык знает очень хорошо.

Аристобул.  Латынь, ты хотела сказать.

Хана.  Что я хотела сказать?

Аристобул.  Язык, на котором говорят римляне, называется латынь. Ты, видимо, его не знаешь?

Хана.  Нет, и не хочу. Я их терпеть не могу. А вот греческий я бы выучила.

Аристобул.  Хочешь, я буду учить тебя?

Хана.  Я бы хотела, но нужно спросить у дедушки.

Аристобул.  Он для тебя самый главный авторитет в жизни?

Хана.  Конечно. Он не просто понимает лучше всех, он видит все по-другому. Иногда он дает мне какую-нибудь задачу или отрывок из Писания,  а сам сидит рядом и думает о чем-то своем. Я, бывало, взгляну на него в такой момент,  и мне делается страшно. У него такие глаза, что, кажется, он говорит с самим Богом. Я тогда вздрагиваю, а он как будто приходит в себя, гладит меня по голове, начинает шутить и говорить о пустяках. Я бы хотела хоть одним глазком подсмотреть, о чем же он думает?

Аристобул.  А за что ты так не любишь римлян?

Хана.  Как же мне их любить? Они убили моих родителей и половину жителей моей деревни.

Аристобул.  За что?

Хана.  Их легионы шли куда-то в поход, и часть солдат остановилась у нас. Римский командир, его звали Вар, приказал, чтобы к утру были готовы две тысячи караваев хлеба. Мой отец был старостой села и Вар сказал, что он лично отвечает за это.  Мы пекли всей деревней всю ночь, но все равно не успели. Утром Вар забрал весь испеченный хлеб и сказал, что за неисполнение приказа мой отец будет распят. Люди стали просить за него, мама валялась у него в ногах, но он только смеялся. Тогда народ стал грозить римлянам Божьей карой, а многие стали бросать камни. Солдаты схватили тех, кто был в первых рядах, и убили их прямо на месте. Среди убитых был мой дядя, мамин брат. Мама ужасно кричала, и Вар приказал солдатам раздеть ее и начать издеваться. Я не могу тебе рассказать, что они с ней делали. Отец бросился на солдат и ранил одного ножом, тогда его схватили и прибили к дверям нашего дома. Мама сошла с ума, и римляне зарезали ее. Возле отца они выставили стражу, чтобы никто не мог снять его или хотя бы помочь. Папа умер через два дня. Я онемела от ужаса и не могла говорить, это меня спасло. Дедушка говорил потом, что ангел Господень запечатал мои уста, чтобы в свое время мой голос пробудил многих. Акива увез меня из нашей деревни и поселил в Рамле, недалеко отсюда. С тех пор он называет меня своей внучкой, учит меня и дает деньги на жизнь. А я ему никакая не родня, даже не самая дальняя.

Аристобул.  Он, наверное, дружил с твоими родителями?

Хана.  Он их даже не знал. Когда он приехал к нам в деревню, ему сказали, что я – глухонемая сирота. Я все слышала и понимала, но не могла ничего сказать, только плакала. Он тогда  посмотрел на меня, положил мне руку на голову и сказал: «Не бойся, дитя мое, голос скоро вернется к тебе». Назавтра я смогла опять говорить. Я прибежала к нему и рассказала, как все было. Он все выслушал, посмотрел мне в глаза и сказал, что мне нельзя здесь оставаться.

Аристобул.  Он не плакал, слушая тебя?

Хана.  Он никогда не плачет. Он всех выслушивает и всех утешает. Он умеет находить какие-то особые слова. Рядом с ним все успокаиваются. Я тоже теперь почти не плачу. Я никому, кроме дедушки не рассказывала своей истории.  Видишь, я уже  могу говорить об этом  спокойно.

Аристобул.  Хана, я так сочувствую тебе! Если бы я мог…

Хана.  Я знаю. Не надо ничего говорить. Я вижу, что ты мне сопереживаешь. Расскажи мне лучше о себе.

Аристобул.  Я родился в Александрии, отец мой был небогатый торговец шерстью. Он хотел, чтобы я тоже стал торговать, а мне  это никогда не нравилось. Я любил театр, но отцу это казалось блажью. Когда мне было 15 лет, мама умерла, и отец женился еще раз. Они с мачехой решили уехать в одну из колоний в Южной Италии, но я не захотел ехать из центра мира в глушь. С тех пор я живу один. Перепробовал множество работ, и понял, что мне нравится только путешествовать. Теперь я – странствующий философ, киник.

Хана.  Театр я видела, про философию мне рассказывал дедушка. Но что такое «киник»?

Аристобул.  Ну, это такая разновидность философии. Вообще-то, «киник» означает «пес».

Хана.  Да? Собака – хороший зверь, добрый, верный. Правда, собаки часто дерутся между собой, но ведь и люди так поступают. Ты женат, Аристобул?

Аристобул.  Нет. У меня были знакомые женщины, но я никогда не думал жениться.

Хана.  Я встречала греков на рынках. Они такие насмешники! В театрах смеются над всем, даже над своими богами! Мне нравятся греческие вазы и кольца. Они так искусно сделаны! Я как-то хотела купить кольцо из Коринфа, но у меня было мало денег, а просить у дедушки я не решилась.

Аристобул.  А скажи, Хана, правда ли, что Акива в молодости был пастухом?

Хана.  Так говорят люди. Он любит животных, и они любят его. Может быть, он даже понимает их язык.  Но ты же видел настоящих пастухов, правда? Дедушка ни в чем на них не похож.

Аристобул.  Откуда же такой слух?

Хана.  Ты так хорошо говоришь по-нашему. Может быть, ты  читал Писание?

Аристобул.  Да, Теодор выучил меня еврейскому языку и  читал мне Библию по-еврейски и по-гречески.

Хана.  Тогда ты должен помнить, что наши пророки часто одевались как пастухи, брали в руки посох и называли себя пастырями народа. Может быть, дедушка тоже видит себя таким пастырем?

Аристобул.  Ты настоящая внучка своего деда! Такая умная!

Хана.  А тебе нравятся умные девушки?

Аристобул.  Ну… В общем, да…

Хана.  Тогда приходи к нам почаще. Я попрошу дедушку, чтобы он разрешал нам иногда говорить наедине. Я буду рада тебя видеть! А ты разве нет?

Аристобул.  И я тоже!

Входит Акива.

Акива.  Ну, как вы тут, молодые люди?

Аристобул.  Я никогда не беседовал с такой умной девушкой! Я даже был рад, учитель Акива, что тебя так долго нет.

Акива.  Вот как? А ты, Хана?

Хана.  Мне Аристобул очень понравился. Дедушка, давай пригласим его к нам на субботу. Он же тут один, ему некуда пойти.

Акива.  Наш гость Аристобул – грек, а они не празднуют субботу.

Хана.  Правда? А как же вы живете без субботы?