Комедии. Сказки для театра. Трагедии

Эпоха Просвещения выдвинула перед театральным искусством совершенно новью требования: создать театр больших современных идеи, черпающих свое содержание из реальной жизни, способный ответить на духовные запросы времени. На пути такого театра стояла одряхлевшая комедия дель арте, выродившаяся и бессодержательное, чисто развлекательное зрелище. Надо было этот театр ниспровергнуть.

Гольдони повел атаку умно и осмотрительно. На первых порах он стал осваивать комедию дель арте, постепенно привнося в нее незнакомые ей качества. Прежде всего следовало отучить актеров от импровизации. Гольдони стал включать в свои пьесы-сценарии написанный литературный текст. Сначала в пределах одной роли, потом больше, так, постепенно, вытесняя импровизацию. Также поступил он с масками, ограничивая их количество и придавая им все более и более конкретное бытовое содержание.

Залогом успешности усилий Гольдони было то, что драматургические его поиски шли параллельно с поисками новых приемов актерского исполнения, сценической выразительности, освоением нового сценического языка, максимально приближенного к жилой разговорной речи. Простоты и естественности — вот чего требовал он от актера. Эти же принципы лежали в основе собственной его драматургии.

Комедия дель арте оказалось незаметно для себя самой "в плену" новой театральной системы. Она попросту в ней растворилась.

Бурное вмешательство Карло Гоцци в реформу Гольдони ничего принципиально не налепило. Ни теоретическая полемика, ни практика Гоцци уже не помогли возродить комедию дель арте. "Сказки для театра", которые Гоцци широковещательно подавал в доказательство жизненности импровизированной комедии, по существу, не были уже комедией дель арте. Верно, что они имели громкий, хоть и кратковременный успех. Верно, что в результате этого успеха огорченный неблагодарностью венецианской публики Гольдони покинул свой родной город и Италию, перебравшись в Париж, где и закончил свое существование в полнейшей бедности. Но реформа Гольдони восторжествовала, и созданная им система легла в основу национальной итальянской комедии. Гольдони "вырвал отечество из рук Арлекинов". Он проложил новые пути своему театру, завоевал сторонников в других европейских странах.

Театр Гольдони имел огромное значение не только для последующего развития итальянской драматургии, но и всей итальянской литературы. Реалистическое направление в итальянской литературе имеет своим предшественником именно Гольдони. Он завещал своим литературным потомкам интерес к "маленькому!" человеку, внешне незатейливым темам, неказистым случаям будничной жизни. В его творчестве простои народ впервые входит в большое искусство, Гольдони относился к этому народу, своим героям, с улыбчивым добродушием, желанием понять и полюбить. Эта этическая привлекательность гольдониевской драматургии поразила будущего автора лучшего итальянского романа XIX века "Обрученные" (чрезвычайно высоко оцененного А. С. Пушкиным) Алессандро Мандзони в бытность его в начало XIX века в Венеции. Мандзони восклицал: "А Гольдони?! Какой комический талант! Мольер заставляет смеяться, но иногда и ненавидеть своих персонажей; Гольдони заставляет улыбаться и любить". Мандзони пробыл в Венеции около года. Его письма и воспоминания, относящиеся к тому периоду, пестрят восторженными отзывами о самом городе, о простом венецианском народе, о его диалекте, который, по словам Мандзони, представлял собой "такую счастливую смесь слов женского, мужского и дактилического окончания". Можно предположить, что живя в Венеции, Мандзони прежде всего увлекся теми пьесами Гольдони, которые были написаны на диалекте и рисовали быт и нравы пестрого венецианского люда. Следы не только восхищения, но и тщательного изучения Гольдони, его умения живо описать народную жизнь, воспроизводить разговорный язык легко обнаружить в замечательной прозе Мандзони, в его "Обрученных".

Не меньшее воздействие оказало творчество Гольдони и на двух блистательных диалектальных поэтов Италии: миланца Порта и римлянина Белли.

У него они научились умению безошибочно использовать местный разговорный язык для воссоздания простонародных характеров, научились магии перевоплощения читателя в зрителя.

Из воспоминаний И. В. Анненкова ("Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 г.") мы знаем, что "Гоголь весьма высоко ценил итальянского писателя" и довольно часто посещал в то лето заезжую труппу, дававшую пьесы Гольдони. Существенно в этом свидетельстве И. В. Анненкова указание на причину частого посещения. Ходили они туда с Гоголем не ради "первой любовницы", "красавицы в полном смысле слова", не ради "очень хорошего jeune premier" [9], "«а более ради старика Гольдони, который, по весьма спокойному, правильному развитию сложных завязок в своих комедиях, составлял противоположность с путаницей и небывальщиной французского водевиля»". Объяснение Анненкова довольно невнятное, но смысл понять можно. По всей вероятности, Гоголю были по душе незатейливые, "берущие быка за рога" зачины гольдониевских пьес. Не так ли и сам Гоголь любил начинать свои комедии? "Не приходила сваха?" ("Женитьба"); "Что ты, оглох?" ("Утро делового человека"); "Что это у меня? точно отрыжка! вчерашний обед засел в горле…" ("Тяжба"); "Я пригласил вас, господа…" ("Ревизор"). Любая из них вполне бы устроила Гольдони. Вовсе не настаивая, по причине неуместности, на каких-либо параллелях между драматургией Гоголя и Гольдони, хочу только напомнить, что, судя по отрывку Гоголя "Рим" и описаниям итальянской жизни, которые он оставил в своих письмах, мир гольдониевских комедий был Гоголю люб и близок.

Весьма возможно, что связующим звеном между Гоголем и Гольдони был не кто иной, как Белли, другом и поклонником которого являлся Гоголь. Впрочем, тема эта уже совсем специальная и в гоголиане даже еще не поднятая. Интересна она тем, что решение ее могло бы помочь уяснению зачастую трудно уловимых литературных скрещений и взаимозависимостей. А они-то и превращают в конце концов движение всемирной литературы в единый творческий процесс.

"Вооружившись за мнимые заслуги похвалами, коих добиваются любыми средствами обман и лицемерие… Гольдони утверждал, что огромный успех его театральных пьес лучше всего свидетельствует об его действительных заслугах и что одно дело заниматься тонкой словесной критикой, а другое — писать вещи, всеми признанные и приветствуемые толпой на публичных представлениях… Тогда я, нисколько не чувствуя себя уязвленным, высказал однажды мысль, что театральный успех не может определять качества пьесы и что я берусь достигнуть гораздо большего успеха сказкой "О любви к трем апельсинам", которую бабушка рассказывает своим внучатам, переделав ее в театральное представление" [10].

Так — если верить словам Гоцци — родились его десять сказок для театра. Гоцци пытается уверить читателя, что начал он писать свои сказки (или "фьябы") "на спор", в чисто полемических целях, желая доказать противникам, что успехом, у публики будет пользоваться любой вздор, лишь бы он обладал качеством новизны: "Недоверчивые усмешки и колкости только разожгли мое упрямство и заставили меня приняться за это своеобразное испытание".

В 1760 году Гоцци написал свою первую театральную сказку "Любовь к трем апельсинам". После того как она была прочитана коллегам по академии Гранеллески и при общем веселье ими одобрена, Гоцци отдал пьесу знаменитому комику комедии дель арте Сакки. В дни зимнего карнавала 1761 года (25 января) она была показана венецианской публике с подмостков театра Сан Самуэле. "Неожиданная новизна и оригинальность этой сказки, переделанной для театра, которая в то же время была смешной пародией на сочинения Гольдони и Кьяри и заключала в себе кое-какой аллегорический смысл, произвела такой забавный и сильный переворот во вкусах публики, что оба писателя сразу увидели свое падение как бы отраженным в зеркале.