Привидения

ПАСТОР МАНДЕРС. Могу себе представить. Да и подготовиться надо, собраться с силами для чего-нибудь крупного.

ОСВАЛЬД. Мама, мы скоро будем обедать?

ФРУ АЛВИНГ. Через полчаса. Аппетит у него, слава богу, хороший.

ПАСТОР МАНДЕРС. И к куренью тоже.

ОСВАЛЬД. Я нашел наверху отцовскую трубку, и вот…

ПАСТОР МАНДЕРС. Так вот отчего!

ФРУ АЛВИНГ. Что такое?

ПАСТОР МАНДЕРС. Когда Освальд вошел сюда с этой трубкой в зубах, точно отец его встал передо мной, как живой!

ОСВАЛЬД. В самом деле?

ФРУ АЛВИНГ. Ну как вы можете говорить это! Освальд весь в меня.

ПАСТОР МАНДЕРС. Да, но вот эта черта около углов рта, да и в губах есть что-то такое, ну две капли воды – отец. По крайней мере, когда курит.

ФРУ АЛВИНГ. Совсем не нахожу. Мне кажется, в складке рта у Освальда скорее что-то пасторское.

ПАСТОР МАНДЕРС. Да, да. У многих из моих собратьев подобный склад рта.

ФРУ АЛВИНГ. Но оставь трубку, дорогой мальчик. Я не люблю, когда здесь курят.

ОСВАЛЬД (повинуясь). С удовольствием. Я только так, попробовать вздумал, потому что я уже раз курил из нее, в детстве.

ФРУ АЛВИНГ. Ты?

ОСВАЛЬД. Да, я был совсем еще маленьким. И, помню, пришел раз вечером в комнату к отцу. Он был такой веселый…

ФРУ АЛВИНГ. О, ты ничего не помнишь из того времени.

ОСВАЛЬД. Отлично помню. Он взял меня к себе на колени и заставил курить трубку. Кури, говорит, мальчуган, кури хорошенько. И я курил изо всех сил, пока совсем не побледнел и пот не выступил у меня на лбу. Тогда он захохотал от всей души.

ПАСТОР МАНДЕРС. Гм… крайне странно.

ФРУ АЛВИНГ. Ах, Освальду это все только приснилось.

ОСВАЛЬД. Нет, мама, вовсе не приснилось. Еще потом, – неужели же ты этого не помнишь? – ты пришла и унесла меня в детскую. Мне там сделалось дурно, а ты плакала… Папа часто проделывал такие штуки?

ПАСТОР МАНДЕРС. В молодости он был большой весельчак.

ОСВАЛЬД. И все-таки успел столько сделать за свою жизнь. Столько хорошего, полезного. Он умер ведь далеко не старым.

ПАСТОР МАНДЕРС. Да, вы унаследовали имя поистине деятельного и достойного человека, дорогой Освальд Алвинг. И, надо надеяться, его пример воодушевит вас…

ОСВАЛЬД. Пожалуй, должен был бы воодушевить.

ПАСТОР МАНДЕРС. Во всяком случае, вы прекрасно сделали, что вернулись домой ко дню чествования его памяти.

ОСВАЛЬД. Меньше-то я уж не мог сделать для отца.

ФРУ АВЛИНГ. А всего лучше с его стороны то, что он согласился погостить у меня подольше!

ПАСТОР МАНДЕРС. Да, я слышал, вы останетесь тут на всю зиму.

ОСВАЛЬД. Я остаюсь здесь на неопределенное время, господин пастор… А-а, как чудесно все-таки вернуться домой!

ФРУ АЛВИНГ (сияя). Да, не правда ли?

ПАСТОР МАНДЕРС. (глядя на него с участием). Вы рано вылетели из родного гнезда, дорогой Освальд.

ОСВАЛЬД. Да. Иногда мне сдается, не слишком ли рано.

ФРУ АЛВИНГ. Ну вот! Для настоящего, здорового мальчугана это хорошо. Особенно, если он единственный сын. Такого нечего держать дома под крылышком у мамаши с папашей. Избалуется только.

ПАСТОР МАНДЕРС. Ну, это еще спорный вопрос, фру Алвинг. Родительский дом есть и будет самым настоящим местопребыванием для ребенка.

ОСВАЛЬД. Вполне согласен с пастором.

ПАСТОР МАНДЕРС. Возьмем хотя вашего сына. Ничего, что говорим при нем… Какие последствия имели это для него? Ему лет двадцать шесть-двадцать семь, а он до сих пор еще не имел случая узнать, что такое настоящий домашний очаг.

ОСВАЛЬД. Извините, господин пастор, тут вы ошибаетесь.

ПАСТОР МАНДЕРС. Да? Я полагал, что вы вращались почти исключительно в кругу художников.

ОСВАЛЬД. Ну да.

ПАСТОР МАНДЕРС. И главным образом в кругу молодежи.

ОСВАЛЬД. И это так.

ПАСТОР МАНДЕРС. Но, я думаю, у большинства из них нет средств жениться и обзавестись домашним очагом.

ОСВАЛЬД. Да, у многих из них не хватает средств жениться, господин пастор.

ПАСТОР МАНДЕРС. Вот-вот, это-то я и говорю.

ОСВАЛЬД. Но это не мешает им иметь домашний очаг. И некоторые из них имеют настоящий и очень уютный домашний очаг.

ФРУ АЛВИНГ, с напряженным вниманием следившая за разговором, молча кивает головой.

ПАСТОР МАНДЕРС. Я говорю не о холостом очаге. Под очагом я разумею семью, жизнь в лоне семьи, с женой и детьми.

ОСВАЛЬД. Да, или с детьми и матерью своих детей.

ПАСТОР МАНДЕРС (вздрагивает, всплескивает руками). Но боже милосердный!

ОСВАЛЬД. Что?

ПАСТОР МАНДЕРС. Жить – с матерью своих детей!

ОСВАЛЬД. А, по-вашему, лучше бросить мать своих детей?

ПАСТОР МАНДЕРС. Так вы говорите о незаконных связях? О так называемых «диких» браках?

ОСВАЛЬД. Ничего особенно дикого я никогда не замечал в таких сожительствах.

ПАСТОР МАНДЕРС. Но возможно ли, чтобы сколько-нибудь воспитанный человек или молодая женщина согласились на такое сожительство, как бы у всех на виду?

ОСВАЛЬД. Да что же им делать? Бедный молодой художник, бедная молодая девушка… Жениться – дорого. Что же им остается делать?

ПАСТОР МАНДЕРС. Что им остается делать? А вот я вам скажу, господин Алвинг, что им делать. С самого начала держаться подальше друг от друга – вот что!

ОСВАЛЬД. Ну, такими речами вы не проймете молодых, горячих, страстно влюбленных людей.

ФРУ АЛВИНГ. Разумеется, не проймете.

ПАСТОР МАНДЕРС (продолжая). И как это власти терпят подобные вещи! Допускают, что это творится открыто! (Останавливаясь перед фру Алвинг.) Ну вот, не имел ли я основания опасаться за вашего сына? В таких кругах, где безнравственность проявляется столь открыто, где она признается как бы в порядке вещей…

ОСВАЛЬД. Позвольте вам сказать, господин пастор. Я постоянно бывал по воскресеньям в двух-трех таких «неправильных» семьях…

ПАСТОР МАНДЕРС. И еще по воскресеньям!

ОСВАЛЬД. Тогда-то и надо развлечься. Но я ни разу не слыхал там ни единого неприличного выражения, не говоря уже о том, чтобы быть свидетелем чего-нибудь безнравственного. Нет, знаете, где и когда я наталкивался на безнравственность, бывая в кругах художников?

ПАСТОР МАНДЕРС. Нет, слава богу, не знаю.

ОСВАЛЬД. Так я позволю себе сказать вам это. Я наталкивался на безнравственность, когда к нам наезжал кто-нибудь из наших почтенных земляков, образцовых мужей, отцов семейства, и оказывал нам, художникам, честь посетить нас в наших скромных кабачках. Вот тогда-то мы могли наслушаться! Эти господа рассказывали нам о таких местах и о таких вещах, какие нам и во сне не снились.

ПАСТОР МАНДЕРС. Как?! Вы станете утверждать, что почтенные люди, наши земляки…

ОСВАЛЬД. А вы разве никогда не слыхали от этих почтенных людей, побывавших в чужих краях, рассказов о все возрастающей безнравственности за границей?

ПАСТОР МАНДЕРС. Ну, конечно…

ФРУ АЛВИНГ. И я тоже слышала.

ОСВАЛЬД. И можете спокойно поверить им на слово. Среди них попадаются настоящие знатоки. (Хватаясь за голову.) О! Так забрасывать грязью ту прекрасную, светлую, свободную жизнь!

ФРУ АЛВИНГ. Не надо так волноваться, Освальд. Тебе вредно.

ОСВАЛЬД. Да, правда твоя. Не полезно… Все эта проклятая усталость, знаешь. Так я пойду пройдусь немножко до обеда. Извините, господин пастор. Вы уж не посетуйте на меня, – это так на меня нашло. (Уходит во вторую дверь направо.)

ФРУ АЛВИНГ. Бедный мой мальчик!

ПАСТОР МАНДЕРС. Да, уж можно сказать. До чего дошел! (Фру Алвинг молча смотрит на него. Пастор ходит взад и вперед.) Он назвал себя блудным сыном! Да, увы, увы! (Фру Алвинг по-прежнему молча смотрит на него.) А вы что на это скажете?

ФРУ АЛВИНГ. Скажу, что Освальд был от слова до слова прав.

ПАСТОР МАНДЕРС (останавливается). Прав?! Прав!.. Держась подобных воззрений!

ФРУ АЛВИНГ. Я в своем уединении пришла к таким же воззрениям, господин пастор. Но у меня все не хватало духу затрагивать такие темы. Так вот теперь мой сын будет говорить за меня.